Читать «Грация и Абсолют» онлайн - страница 70

– При немцах что хотите, но бояться подмахивать не будут. Не верите? А вот пойдёмте к немцам, и вы увидите!

Студент представлял: попадись им не немцы, а взвод красноармейцев, не сдаст ли его им заботливый товарищ? После привала пошёл на восток, товарищ потащился следом, твердя: первый же наш военный комиссариат погонит вас воевать. Если, что крайне сомнительно, останетесь живы-здоровы и война кончится в пользу наших, что будет у вас в активе? Потерянные годы. Спортивная карьера – прощай. Доучиваться переростком в институте, а дальше – так себе, будни... какая-такая может ожидать вас удача?.. А у немцев – языком худо-бедно владеете – будете переводчиком, уже не под пули идти. А там и карьера: при территориях, которые они займут, русские администраторы им нужны. И мне и вам дел хватит, только держись друг за друга.

– А если Германия проиграет?

– Не в один же день! Успеем в Европе пристроиться.

46

Они избегали больших дорог, покупали в деревнях еду. Взгляд Лонгина искал даль впереди ли, справа или слева и жадно прощупывал горизонт, словно душа подталкивала и никак не могла подтолкнуть разум к внятному ответу: куда броситься по прямой? Жизнь при коммунистах с её обличениями врагов народа и арестами развила в нём умение приноравливаться, лицемерить и ловчить.

Он был родом из деревни, чьё название напоминало об известной поэме русского классика. Деревня на юге России звалась Голодаевка.

Шестнадцатилетний сын кузнеца обрюхатил девочку четырнадцати лет, дочь солдатской вдовы, и явившийся на свет крепыш громко оповестил, что не желает голодать. Родитель честно сказал дома о своём отцовстве, и кузнец взял под свой кров малолетку-мать с младенцем.

Гражданская война разоряла край, масса народа умирала и рождалась вне законного учёта. Когда же советские порядки поутвердились, было сочтено за лучшее записать Лонгина сыном кузнеца и его жены: благо, у них уже имелось тринадцать детей и незачем ему быть на особицу.

Подлинный его отец вступил добровольцем в Первую Конную армию, юная мать, как минула голодная пора, возвратилась к своей матери, позже поехала в Ростов-на-Дону учиться, что было бы невозможно с ребёнком на руках. В Ростове на ней женился молодой инженер.

От Лонгина не скрыли его происхождение, но он рос любимым и воспринял его скорее как выгоду, а не ущерб. Да оно так и было, для родни он стал «сынком», никто его иначе не звал. Все дети кузнеца были намного старше него, от работы никто не бегал, жили год от года сытнее, и подрастающего сынка баловали почём зря. Мать (бабушка), достав рогачом из печи горшок с топлёными сливками, звала его полакомиться румяной пенкой. Для него из варёных воловьих мослов выбивали мозг. Он, в свою очередь, угощал сметаной кота, собаке давал кости с остатками мяса. В другой семье за это ему разбили бы голову и для полного выхода чувств повесили бы кота и собаку.

Отец, числившийся братом, делая карьеру в Красной Армии, не забывал посылать сынку подарки: никто в школе не носил такого ранца, не ходил в такой обуви, а позже не имел таких книжек с картинками, как этот независимый крепыш. К книгам его приобщал и брат матери (бабушки) псаломщик, при царе тайно собиравший непристойный фольклор, а при советской власти принявшийся записывать контрреволюционные анекдоты, частушки, побаски. У него подросток пристрастился вчитываться в истрёпанный томик германского философа, выпущенный в 1911 году на средства давно канувшего в Лету общества «Самопомощь». Книга открывалась портретом автора с претенциозно-романтическими усами и с лихим взором.