Читать «Грация и Абсолют» онлайн - страница 68

Два человека, помня, в какую сторону удалились пассажиры, шли туда же, ноги вынесли их на дорогу. Лонгин был мрачен: он не смог бросить попутчика и сомневался, позволительна ли ныне такая роскошь? Тот, идя еле-еле, напряг силы и проговорил:

– Есть старое безумие, оно прозывается «добро» и «зло». Всё вращается вокруг него и лебезит перед большой мудростью: «Ты должен, ибо так надо!»

Лонгин быстро обернулся – спутник стоял и едва не пошатывался от изнеможения. Студент вдруг подосадовал на себя, что взялся нести его портфель, а не чемодан.

– Я читал этого философа...

Попутчик недоверчиво заметил:

– В самом деле? Я вам ещё прочту, а вы попробуйте добавить, – и, переведя дух, произнёс: – Горе ли нам? Благо ли нам? Всесокрушающий ветер подул!

Лонгин подхватил с неожиданным чувством:

– Когда перила и мосты падают в воду, кому и как держаться за «добро» и «зло»?

– Браво! То-то я чувствовал в вас глубинную гордыню, прислащённую тактом и притворством, – похвалил спутник. – Но только не внушайте себе, что вы со мной исключительно из сострадания. Стадо, разинув рты, бежало, уверенное, что бежит к лучшему. Но вы не из стада. Вы сейчас думаете – достойны ли получить винтовку и заслонить широкой грудью маму Родину.

Замечание было не беспочвенным, молодой человек искал ответа у философа – самой вдохновляющей привязанности в его жизни. И к спутнику обратился кратко:

– Так вы идёте?

Тот с трудом держался на ногах, но не умолкал:

– Вы, Лонгин, не полковник, которого ждёт генеральское звание, и не снабженец, в ком сейчас так нуждаются кладовые. Но если надо – идите! Желаю вам и после войны разламывать вашу пайку двумя руками.

Он сел на землю и, достав из чемодана шприц, сделал себе укол в ногу:

– Морфий! Не прихоть, а боли сделали меня морфинистом. Утешает слабо. Как рано дал я себе выгореть – жалею до стенаний! Ведь только на пятьдесят первом моём годке видите меня!

Поднявшись, он предложил поискать где-нибудь в деревне приюта и – это слово произнёс врастяжку – «обождать...» Лонгин его вполне понял, но он был глубокой натурой, и всё прозрачное в своей простоте не нравилось ему. Он заявил, что нужно двигаться «туда, где должны быть наши».

– Надо бы вас бросить, но я этого не сделаю, – лихо объявил его спутник и заметил, что им не остаётся ничего иного, как подождать рассвета.

Они выбрали в чемоданах по рубашке, в которые увязали самое необходимое, после чего уселись на брошенные вещи. Якова Захарьевича обуревало горячечное возбуждение:

– В ваши годы я был учителем земской школы в уездном городишке. И не было похоже, чтобы царский режим собирался мне отпустить что-то получше. Но я искал – да-с! – кое-что понял и сделался большевиком. Шла война, и я с товарищами действовал в интересах противника на его деньги. Ленин преспокойно получал их от кайзера. Подписали похабный Брестский мир, и немцы заняли Крым, пришли в Ростов-на-Дону.

Он прилёг, уперев локоть в пустой чемодан:

– Я и товарищи были предателями отечества. А русские солдатики? Они братались с немцами, убивали своих офицеров и массой текли домой делить барскую землю. Но разве они были не правы? Если их погнали подыхать за отечество, которое вовсе не их щедро наделило землёй, почему не поменяться ролью с его любимцами?