Читать «Метафизика исповеди. Пространство и время исповедального слова. Материалы международной конференции» онлайн - страница 16

А.Камю довольно точно выразил суть романа "Братья Карамазовы": в нем Достоевский явил беся мучеником борьбы с собственными надеждами .^[18] Это можно отнести ко всему последнему десятилетию жизни писателя. Вечно-гоголевская "Россия харь и морд" ^[19] явилась Достоевскому в новых исторических обличьях и между этой Россией и Россией иной, желаемой не было переходных ступеней. Оставалось то, что столь просто и глубоко выразил Ф.Тютчев: "В Россию можно только верить", что, по Достоевскому, "правда выше России" той, которую он столь гениально увидел. В этой России нет творчески-продуктивного образа индивидуальности, следовательно – нет и возможности покаяния, по крайней мере – в его прежней исторической форме. Новая – сродни творчеству как самовозрастанию человека на основе преодоления неискреннего и нелюбовного единения с миром, но это – иная психология, иная духовность, иной способ бытия человека, чем "раба, сбросившего цепи" (Ф.Шиллер), как и пытающегося их сбросить. Отсутствие традиций внутренней свободы при имеющейся внешней делает прежний вид покаяния маловозможным, а ее наличие потребует иных форм духовного самовосстановления человека.

Г.П. Худякова. Уровни исповедальности: раскаяние и покаяние

Часто термины “раскаяние” и “покаяние” не различают по смыслу. Причиной тому является направленность внимания на их общий признак, связанный с признанием ошибки. Гегель в “Философии религии” не рассматривает раскаяние и покаяние как разные поступки. Он пишет чувстве раскаяния; покаяние же рассматривает как “предпринятое” духовное действие. Отечественные словари по этике, психологии, философии вообще не содержат соответствующих статей. В атеистическом словаре пишется о покаянии как о религиозном таинстве. Положение меняется, как только мы обращаемся к русской философии и сродному ей живому русскому языку. Уже в словаре Вл. Даля слово “раскаяние” несет в себе более узкое значение, чем “покаяние”: “...раскаяться, каяться, сожалеть о поступке своем, сознавать что следовало бы сделать не то, не говорить или не делать чего”. В раскаянии нет еще отречение человека от себя прежнего, он раскаивается лишь в отдельном поступке. При раскаянии разум признается в

том, что цель оказалась неправильной , что средства оказались не те, что результат получился неожиданным. При этом испытывается эмоция легкого горя (сожаление) или сильного горя (стыда). Раскаяние есть сумма из логической констатации ошибки и отрицательных эмоций. То и другое вполне умещается на “внутренней сцене” индивидуума. Раскаяние носит характер самоотчета - оно не рвется наружу. Рациональный разум скрыт сам в себе, самодостаточен. Субъект раскаяния исповедуется перед самим собой или отдельным доверенным лицом - гордость в нем еще достаточно сильна, именно она не позволяет вынести “свой грех” на общий суд людей. Такова исповедь Раскольникова в романе Ф.М. Достоевского “Преступление и наказание”. Раскаяние Раскольникова стало возможным благодаря осознанию ошибки в оценке себя как великой личности, способной “через кровь переступить”. При этом гордость его уязвлена, ведь на деле оказалось, что он не способен быть “наполеоном”, что он обычный человек - “тварь дрожащая”, “вошь”, посягнувшая переступить границу дозволенного. Раскольников чувствует себя жертвой собственного преступления: “Я себя убил, а не старушонку”. Даже убитая старушонка смеялась над ним в виденном им сне - “так и заливалась тихим неслышным смехом, из всех сил крепясь, чтобы он ее услышал”. Стыд за свое духовное ничтожество и униженная, но не сломленная гордость, присутствуют в исповеди Раскольникова как типичные черты раскаивания за совершенную ошибку. Об этом свидетельствует, в частности тот факт, что для своей исповеди Раскольников выбрал именно Сонечку Мармеладову. Она в его представлении тоже жертва своего преступления - “через себя переступила”. Поэтому перед Сонечкой Раскольникову менее всего стыдно за себя, за свою несостоятельность. Перед ней, униженной и растоптанной, ему наиболее легко было исповедоваться.