Читать «Фарос и Фариллон» онлайн - страница 6

Будем же наслаждаться настоящими благами и спешить пользоваться миром, как юностью;

преисполнимся дорогим вином и благовониями, и да не пройдет мимо нас весенний цвет жизни;

увенчаемся цветами роз прежде, нежели они увяли;

никто из нас не лишай себя участия в нашем наслаждении; везде оставим следы веселья, ибо это наша доля и наш жребий[8].

Правда, собравшись с мыслями, автор напоминает дальше, что вышеприведенные замечания были не элегией об Александре и Гефестионе, а приговором безбожникам, и потому читаться должны были саркастически:

Так они умствовали, и ошиблись; ибо злоба их ослепила их,

и они не познали тайн Божиих, не ожидали воздаяния за святость и не считали достойными награды душ непорочных.

Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего[9].

Но поздно. Слишком поздно для национальных и религиозных усилий любого рода. Хоть Фаросу и не суждено было стать греческим, еврейским он тоже не стал. Им завладела сила менее пристрастная. На пятьсот футов над всеми святилищами и кельями уже вознесла свой престол Наука.

II

Маяк был необходим. Побережье Египта в западной своей части одновременно плоское и скалистое, и кораблям нужен был, с одной стороны, ориентир, чтобы понять, где находится Александрия, а с другой - проводник сквозь рифы, закрывающие ее гавани. Само собой разумеется, стоять он должен был на Фаросе, потому что остров располагался прямо перед городом, причем на восточной его оконечности, потому что она закрывала более важную из двух гаваней - Царскую. Не ясно, правда, снизошло ли божественное безумие и на строителей, намеренно ли они окрыляли инженерию поэзией и собирались ли подарить миру еще одно чудо. Но как бы то ни было, им это удалось, и искусства объединились с наукой, чтобы превознести их общий триумф. Как Парфенон отождествляли с Афинами, как будут отождествлять с Римом собор Св. Петра, так в воображении современников Фарос стал Александрией, а Александрия - Фаросом. Никогда еще в истории архитектуры светское сооружение не удостаивалось такого почитания и не обретало собственную духовную жизнь. Оно указывало путь воображению - не только кораблям, - и когда его огонь уже угас, воспоминания о нем еще долго сияли в сознании людей. Быть может, он был просто очень большим; реконструкции приводят в уныние, и минарет, его нынешний наследник, тоже не блещет красотой. Нечто очень большое, с чем люди, в конце концов, свыклись - Статуя Свободы? Эйфелева башня? Вполне может быть, поэтические экстазы такой возможности не исключают.