Читать «Шведские спички» онлайн - страница 166

Ро­бер Са­ба­тье

Оливье с трудом глотнул слюну, отбросил упавшую на глаза прядь и тихо спросил:

— Когда?

Жан и Элоди в едином порыве придвинули к нему ближе свои стулья — он с одной, она с другой стороны. Они обняли Оливье, им так хотелось его утешить, повторить, что они очень любят его, попросить у него прощения за то, что не могут оставить его у себя, и еще за что-то, чего они не умели выразить, — нечто тайное, спрятанное на самом дне их души, — возможно, за то, что они были все-таки счастливы.

— Скоро, — ответил Жан. — Дядя приедет за тобой в три часа. На своей машине. Знаешь, он добрый малый, немного, правда, сухой, но хороший. А твоя тетя — вот увидишь, она тобой займется, твоя тетя. Ты будешь как сын для нее. Они повезут тебя отдыхать на каникулы. Даже в Этрета. Ты, может быть, увидишь море!

— Надо уложить твои вещи, — добавила Элоди, — вот помоем посуду, и сразу. Ничего, у нас еще есть время.

Они пододвинулись еще ближе к Оливье, и, так как это были совсем молодые люди, незрелые духом, напуганные трудностями жизни, заплакали.

Оливье сидел недвижимо. Какой-то внутренний голос нашептывал ему слова, фразы, которые надо было сказать, целую вереницу противоречивых просьб, обещаний, доводов. Глаза его отражали эту душевную муку, но он оставался нем, сжал губы, нахмурил лоб, и со стороны могло показаться, что он равнодушен ко всему, на него свалившемуся, как это было и в день похорон Виржини.

Оливье не плакал. Только он один и не плакал. Он продолжал смотреть на вишневые косточки в блюдце. Очень пристально.

*

Газовый фонарь в верхней части улицы Лаба забыли погасить, и он продолжал гореть днем. Его бледное свечение растворялось в солнечном свете — был виден лишь слабый огонек в колпачке горелки, похожий на какое-то красное насекомое.

Рядом с этим фонарем стояли трое — Элоди, Жан и дядя, — они беседовали, а чуть дальше ходил Оливье, ловя обрывки их разговора.

— Он парень нелегкий, это так, нелегкий, но, может, с вами… Нельзя сказать, что плохой… Даже милый мальчик. Но дикий, совсем дикий! Ясно, что Виржини… Да-да, конечно… Мы бы очень хотели… У вас ведь другое положение, вы богаты… Не особенно? Ну что вы…

На углу улицы Ламбер шофер в синей форме и фуражке с кожаным козырьком начищал до блеска кузов автомобиля. Он с пренебрежительной миной уже засунул в багажник картонную коробку с маркой универмага «Ля бель Жардиньер», в которую уложили одежду мальчика.

А со школьным ранцем Оливье расстаться не захотел. Он прижимал к себе свое единственное достояние. В ранце лежали книги Паука, а также «Жизнъ Саворнъяна де Бразза».

Улица сейчас была застывшей, тихой, пустынной. Она подверглась яростной атаке белого палящего солнца, которое ее обесцветило и, как бы накинув простыни на фасады ее домов, превратило их в череду одинаковых призраков. Оливье бродил по ней прежде, скрывая в груди душевную боль, а улица, чтоб понравиться ему, творила для него встречи, игры, зрелища, полные слов и движений. К той грустной музыке, которую нес в себе этот мальчик, она добавляла порой веселые нотки. Позже он вспомнит эти простые житейские сценки, настолько заурядные и обыденные, что большинство людей их попросту не замечали.