Читать «Газета День Литературы # 147 (2008 11)» онлайн - страница 59

– Пьёшь вот, помрёшь же…

– Ну и хрен с ним, нашёл чем пугать, дивить баб мудями. Я ишшо смерти не боялся, пусть она меня боится.

Колобов хорохорится, хотя если по правде разобраться, то не из чего. Изрезан вдоль и поперёк, перенёс шесть операций, больные почки, печень, желудок, мочевой пузырь. Надорван, как сивый мерин, вечно брюхо, хотя какое уж там брюхо! перетянуто тугим бандажём. Зато винополка – дом родной. Однажды его так скрутило с похмелья, что студенты переполох подняли, думали, отдаст Васильич Богу душу. Нет, отошёл. Живучий оказался, холера.

– А помру – есть кому вспомнить, помянуть, – продолжал Колобов. – Я ить зла никому не сделал, одно добро только.

– А живёшь-то для чего?

– А чтоб помереть, – смеётся Васильич.

– Что ж не помираешь?

– Да были возможности, но Бог миловал, вишь куда кривая вывела.

– Ты по ходу, птаха-то здесь залётная…

– Ох, корешок, сколько я облетел, тебе и не снилось поди. Погоди-ко, счас…

Колобов суетливо подбегает к кровати, достаёт из-под подушки пузатый флакон тройного одеколона, прямо из горлышка делает несколько глотков, не только не морщась, но почти с удовольствием, обдавая пространство сладко-парфюмерным духом.

Дунув в беломорину, закуривает, смачно затягивается. Потом гнездит своё долгое худое тело у стенки, садится на корточки. Острые коленки торчат чуть не выше жёлтой плешины. Он в майке, на худом, бледнокожем, по-стариковски дряблом плече лихая наколка: "Пока не выпью водки на луне, не дам покоя сатане". Это смотрится смешно. Колобов тычет в наколку длинным сучковатым пальцем, слегка бравирует:

– Вишь, всё прошёл. Хлеб колхозный продал, ещё по молодости и умыкали на пару лет. Там и хлеба-то было пару мешков… Думал условные дадут, нет на общаг. Вот с тех пор и мотает меня судьбина по белу свету. Сам-то я родом с Восточного Казахстана. Деревня там… Дом, мать, батя. Забыли уж, поди, я ить им не пишу, не звоню. Может, отпели уж давно, оттого и копчу пока белый свет….

В комнате тихо. Только мухи зудят, назойливо лезут в лицо, кусают больно, до волдырей. Ничто их не берёт – ни липучка, ни дихлофос. Колобов обмахивается рукой, продолжает:

– Есть, что вспомнить. Я ить, бывалоча на трёх такси сразу езживал, один…

– Ну-ка, ну-ка, – нарочито громко вскрикивает Борисыч, – что это тут ещё за теневой воротила выискался. Это как это, на трёх-то сразу?

– Тебе такая житуха и не снилась, поди. Тогда среди северян это шибко в моде было. Кураж это, конечно, был, дурь. Это называлось хлестануться, выпендриться, значит. Как езживал? А так: одна тачка меня везёт, другая шмотки, а третья спецрейсом шляпу. Понял?! Вот так я к своей второй жене и закатил. Хотел попервоначалу шик ей в глаза пустить, мол, вот я какой фон-барон. А потом заробел – у неё ведь образование высшее, медицинский закончила. А я кто? Маслопупик, вечно с гайками да железками, с ног до головы маслопупик. Ишо думаю обсмеёт. А я смерть этого боюсь, сразу тушуюсь и чувствую себя букарашкой. Знаю ведь, что не надо так, а всё как малое дитя…