Читать «Серебряная подкова» онлайн - страница 194
Джавад Тарджеманов
- Я преклоняюсь перед вашей чистотой, - взволнованным голосом объявил он, - и больше не смею настаивать. Если бы не мой преклонный возраст, не плохое здоровье и, наконец, не прошлое, внушающее страх за принадлежность к ордену иллюминатов, я бы тоже тут остался.
Бартельс, до этого молча сидевший с потухшей трубкой, тоже вдруг поднялся и посмотрел на гостей растерянно.
- А если все, все погибнет? Куда нам?.. Дорогой мой, - обратился он с отчаянием к Лобачевскому, - я не хочу потерять своего лучшего ученика... Мы уже полюбили вас...
Лобачевский никогда еще не видел, чтобы глаьа учителя сияли так ярко.
- Я глубоко верю в искренность ваших слов, - произнес он дрогнувшим голосом. - Если бы не вы, наверное, всю жизнь пришлось бы мне провести в солдатчине. Знаю, с каким трудом удалось вам спасти меня. Такое не забывается. Не буду больше отнимать у вас времени. Еще раз от всей души благодарен вам обоим.
Бартельс пошел его проводить и, на минутку задержавшись у двери, посоветовал:
- Больше не расходуйте на пятый постулат ни часа:
недоказуем он. Все мыслимые идеи уже использованы.
Лобачевский пожал плечами:
- Согласен. Видимо, доказательства сей истины отыскать нельзя... Но почему?
- Да потому, что этого никогда и никто не достигнет.
Идите лучше отдыхать. Сейчас нам, возможно, понадобятся наши силы... совсем для иного дела.
ТЬМА И СВЕТ
Лето 1819 года близилось к концу.
Старый тарантас, поскрипывая, катился по дороге, ведущей из Оренбурга в Казань. Тройка почтовых кляч трусила привычной рысцой, не обращая внимания на ременный кнут, которым кучер не столько торопил их, сколько сгонял с тощих спин зеленоглазых слепней.
В тарантасе всего лишь один пассажир - профессор Лобачевский. Он возвращался домой из оренбургских степей. Лечение кумысом и Сергиевскими серными водами за лето изменило его до неузнаваемости: он загорел, окреп на свежем воздухе и с радостью готовился возобновить любимую работу, прерванную весной обострившейся болезнью.
Потянулись безбрежные степные просторы. В этом году природа не поскупилась на урожай: золотистые копны густо покрывали желтеющую стерню. По всем дорогам тянулись возы, навьюченные тяжелыми снопами. Кое-где на еще не сжатых полосках белели косынки жниц и молнией сверкали на солнце неутомимые серпы.
Мерное покачивание тарантаса, тяжелый скрип телег, звонкий голос жаворонка, невидимого в солнечных лучах, и треск неутомимых кузнечиков сливались вдали с щемящей сердце песней, затянутой жницами. Тяжесть их труда забывалась в ощущении бесконечной щедрости природы, радовавшей глаз путешественника.
Не в силах сдержать восторга, Лобачевский продекламировал:
Как мил сей природы радостный образ!
Как тварей довольных сладостен возглас!
Где осень обжлъе рукою ведет,
Царям и червям всем пищу дает...
Молодой кучер оглянулся.
- Ты чего? - спросил его Лобачевский.
- Эко чудны вы, барин, - усмехнулся тот, - "Царям и червям"... Ну и дела.
- Так писал наш стихотворец Державин, - оживился Лобачевский. - Ты умница, Иван. Видно, способен почувствовать эту земную истину. Такое дается не каждому.