Читать «Три портрета - Шемякин, Довлатов, Бродский» онлайн - страница 67

Найман назвал свой завистливо-реваншистский мемуар "Славный конец бесславных поколений". В самом деле, дорвались. А Женя Рейн озаглавил новомировскую подборку "Мы правим бал..." - кажется, даже не заметив сатанинского прообраза: "Сатана там правит бал..." Вот именно: что-то сатанинское на их балу, конечно, есть. Только помельче. Дорвались чертенята до славы.

*

Напористые, нахрапистые питерцы-шестидесятники - поведенческая школа И.Б. На их фоне скромность Пастернака, Мандельштама, Зощенко кажется патологией. Литература как групповуха и одиночество настоящего писателя. Того же И.Б. "Ты царь: живи один..." Не люблю групповуху ни в любви, ни в туризме и меньше всего в литературе.

*

Если честно, прозаиком я стал поздно, в 48 лет, осенью 1990 года, как следствие двойной потери - мамы и Довлатова. Некрофильский импульс. Смерть как вдохновение, Танатос как Пегас. За несколько месяцев написал девять рассказов, которые вошли в московский сб. "Призрак, кусающий себе локти" включая два рассказа, прямо посвященные обеим смертям: "Умирающий голос моей мамы..." и "Призрак, кусающий себе локти". Смерть И.Б. укрепила меня в моих планах - в январе 1996 года я начал, а спустя полгода кончил "Похищение Данаи", в 1997 завершил окончательно "Семейные тайны", а сейчас, весной 1998, кончаю "Матрешку". Я здесь один, а потому обязан работать в том числе за мертвых. В меру отпущенных мне сил. Таков стимул, если его из подсознанки вывести наружу.

Что касается "Романа с эпиграфами", моей несомненной и одинокой удачи, то он родился на таком скрещении обстоятельств, что следует счесть случайностью. Как превращение обезьяны в человека. Продолжения, увы, не последовало, хоть я и сочинил на его инерции роман-эпизод "Не плачь обо мне..." И.Б. был прав, признав "Роман с эпиграфами" и ругнув "Не плачь обо мне...", хоть автору было обидно.

*

Умирает Гриша Поляк: рак прямой кишки обнаружен на стадии метастаз в печени. Бомбардируют печень химиотерапией, изначальный рак неоперабелен. Как он подзалетел, бедный, а ведь так пекся о своем здоровье и, чтобы не работать, измышлял мнимые болезни, а его тем временем подстерегала настоящая. Как у Бергмана в "Седьмой печати". Актер притворяется умершим, убегает от чумы в лес, лезет на дерево, а смерть его подпиливает: "Почему меня!"

Как странно, зная что он вот-вот умрет, слушать его по телефону. Со смертного одра он спрашивает, не сохранилось ли у меня чего из И.Б., но кроме посвященного нам с Леной Клепиковой поздравительного стихотворения, которое я опубликовал в "Романе с эпиграфами", ничего что-то не припоминалось. Зато Гриша вдруг вспомнил - внутреннюю рецензию на роман летчика-графомана, которую И.Б. сочинил по просьбе Лены, тогда редактора питерского журнала "Аврора". "Надо порыться", говорю я, понимая, что уже не успею. А потом будет не для кого. Нет больше рядом такого ненасытного архивиста как Гриша Поляк.