Читать «Дневник (1887-1910)» онлайн - страница 88

* Если бы все мои почитатели покупали мои книги, у меня было бы меньше почитателей.

12 ноября. В театре "Эвр" Пер-Гюнт. Но в отчаянии - собирается кончать самоубийством. Только не здесь, ради бога! Подождите, пока я уйду. Плох ли он или хорош, наш французский дух, но он все-таки существует. Кто из нас имел бы мужество, - если бы, конечно, мог, - писать такие пьесы, как Ибсен?

Музыка: когда начинают играть очень громко или очень тихо, публика аплодирует. Сколько же еще дураков в музыке!

Какой-то господин в ярости от этих рукоплесканий: "Нет уж, хватит, нет! Чему вы аплодируете?"

Нам ведь тоже иной раз приходит мысль написать нашего "Фауста", но мы удерживаемся. Северяне не удерживаются и превращают дюжинного буржуа в пленника, опьяненного свободой.

Эрнст Лаженес сидит выпрямившись, чтобы заставить всех глядеть на него. Он чувствует, что кто-то из заднего ряда рисует его, и старается не шевелиться: старается повыигрышнее повернуться в профиль.

И я тоже думаю, что на меня глядят. И любовницы наших великих критиков, и все женщины в ложах считают, что на них глядят. Бедняжки! Если бы слава стала всеобщей и столь же разлитой, как воздух, ее все равно не хватило бы на нас всех.

Французский дух любит великое, но он хочет ясно видеть, к чему клонят. Он доделывает шедевры.

* О, пусть гений даст мне толчок, даже рискуя разбить мне голову.

* Именно ценою своих страхов я произвожу на людей впечатление полнейшего благополучия.

16 ноября. Верлен. Прочел его письма, опубликованные в "Ревю Бланш" в № 83. Его стиль: распад, осыпь листьев с гниющего дерева.

* Ученый - это человек, который в чем-то почти уверен.

17 ноября. Веселый автор. Я хорошо потрудился, и я доволен своей работой. Кладу перо, потому что уже темнеет.

Мечты в сумерках. Моя жена и дети сидят в соседней комнате, жизнерадостные, веселые. Я здоров, у меня есть успех, денег не слишком много, но достаточно.

Боже, до чего же я все-таки несчастлив.

20 ноября. Мне, мне менять что-либо в стиле Лафонтена, Лабрюйера, Мольера! Дураков нет!

* Мейер: У меня болит колено. Капюс: Должно быть, мигрень.

28 ноября. Встретив сумасшедшего, который думает одинаково со мной, я говорю близким:

- Вот видите! Значит, я не сумасшедший.

1 декабря. Я в отчаянии: я не могу больше плохо писать.

* Дело не в том, чтобы писать по-новому. Дело в том, чтобы написать маленькую брошюрку в пять-шесть страниц и возвестить с криком и руганью, что отныне пишешь по-новому.

* Не желаю писать критических статей. На каждом шагу я рискую задеть авторов, которые восхищаются мною, хотя я об этом не знаю.

8 декабря. Хмурая, дождливая погода, когда хорошо сидеть только на кухне. Поленья, которые занялись лишь посередке, а по краям у них выступают пузырьки пены. Шероховатые балки, угол двери обгрызен мышами. Котел висит, как остановившийся маятник, тряпки грязные, но не сухие, у чугунного котелка одна лишняя ручка, будильник стучит, как задыхающееся сердце, разливательная ложка блестит, как митра епископа. Гвозди, с умом вбитые в стену, стол на некрашеных ногах. Щипцы - одни сплошные ножки, лопата, которой приходится жить вниз головой. Корзинка, раздувшаяся на манер кринолина, метелка, похожая на подрумяненную бороду рыжего человека. Глиняная миска, розовая, как мордочка теленка. Мыло как кирпич.