Читать «Республика попов» онлайн - страница 158

— Мне, Эдит, все казалось, будто это Мария Магдалина умащивает ноги тому парню, а потом волосами их вытирает.

— Тогда это страшно, — заметила Эдит.

Все было странно Томашу. Ужасное подозрение росло в нем. Франё Лашут оказался в тюрьме вовсе не за то, в чем упрекал себя Томаш. И его быстро выпустили. Он женился на Эдит. А с Томашем встретиться не захотел, не хотел ясности. Томаш мог не считаться с собственными домыслами, но он должен был считаться с опасениями Эдит. Эдит боится, она живет в страхе, что Франё сломили.

Томаш стал собираться к поезду. Эдит сказала, безрассудно попросила:

— Менкина, не уходите. Может, Франё просто задержался, но он вернется. Поговорите с ним. Если есть у него близкий человек, то это вы.

Томаш ответил:

— Эдит, вы славная девушка, любите мацу. Хочется вам сохранить все то доброе, что было когда-то. Была и у меня своя маца. Но на свете нет такой ценности, которая не была бы подвержена порче. Не надо иллюзий. Я их отбросил, и мне теперь немножко легче, чем вам.

— Но что же мне делать? Я женщина, я глупая, а Франё любит меня, сильно любит! Он такой покорный, так покоряется мне, — с отчаянием вымолвила Эдит.

— Он покорен, держит голову низко, а вы клонитесь еще ниже, чтоб он хоть чуть-чуть был выше вас… Не знаю, Эдит, не знаю. Бегите! Мы с Франё понимали друг друга, но я ему не верю больше. Чтоб я ему поверил, он должен убедить меня… Эта борьба, Эдит, кровавая.

Томаш поцеловал ей обе руки и ушел. Больше он не встречал ее в жизни, но сохранил в своей памяти. Увы, нет очевидца долговечнее и нет бессмертия иного, чем человеческая память, чем память Менкины, этого мягкого, слабого, быть может, переменчивого человека.

2

Томаш Менкина, как упрямый ребенок, стремился к своей мечте — ему было мало обычного поезда, на который он получил требование в тюремной канцелярии, ему во что бы то ни стало хотелось мчаться экспрессом. Повезло Томашу — Эдит дала денег, чтоб доплатить за скорость. Так исполнилось его желание. Скорый поезд мчал его — все было так, как он вбил себе в голову. Спустил окно, высунулся.

Ветер бил в лицо. И удивительное чувство захватывало его целиком. Ветер и земля, долина Вага, была единая упругая стихия, он рассекал ее, как пловец волну. А то запрокидывал лицо в ночное небо, и взгляд его блуждал от звезды к звезде, охватывал созвездия. От всего этого пьянел человек, которого так долго держали в четырех тюремных стенах, куда до него не доносился вольный ветерок.

Экспресс промчал мимо Тренчина, впереди была Жилина. Томаша поразил рассвет — поблекшее ночное небо над горами. Какое утро! — подумал он. Что я буду делать? Сойти в Жилине, забрать чемоданы из дома на Кладбищенской, передохнуть у матери в Кисуцах, съездить к Дарине, а потом, потом… — Он не знал, не видел, что будет делать, за что ухватится потом. Права была Эдит. Люди, подобные им, должны, как стену, пробивать головою каждый новый день. Печаль поднималась в душе. У таких, как у него, интеллигентов, одна голова и есть… Ах, да что там! — встряхнулся он: пришел на ум крестьянин Килиан и его хорошенький «близненочек». Уж как-нибудь он, Томаш, проживет. В тюрьме он мыслил более широкими масштабами — о будущем размышлял, об истории. В тюрьме человека избавляют от личных забот, учат думать крупными категориями. Томаш, когда сидел в тюрьме, все представлял себе так, что человек достает до будущего мыслью своей, решимостью освободиться. Эта решимость торчит впереди повозки. И ею, оглоблей этой, люди врываются в будущее. Сами едут в повозке и как ни поворачивают, а оглобля-то все равно постоянно вперед устремлена — в будущее, в историю. Да уж простите узнику нескромность, но он думает и об истории. А сейчас Томаш едет в поезде, впереди него — паровоз, на паровозе — стальной щит. Пока что не надо Томашу пробиваться головой вперед и изводить себя заботами.