Читать «Фавн на берегу Томи» онлайн - страница 5

Станислав Буркин

Располагаясь в купе, учитель сел возле окна и услышал проникнутый уважением голос.

— Простите, но вы сели на мой пакет!

Дмитрий Борисович подскочил как ошпаренный, приложил руку к груди и открыл рот для того, чтобы рассыпаться в извинениях.

— Нетнет, ничего страшного, — перекладывая сверток на багажную полку купе экспресса, смиренно перебил его очень прилично одетый попутчик. Бакчаров еще разок украдкой посмотрел на сухощавого пожилого человека с дорогой тросточкой и подумал: «Цыган или, может быть, даже грек».

Паровоз издал прощальный гудок и тронулся на Восток.

— Also wieder nach Tomsk, — пробормотал разговорчивый «цыган», приподнимая занавеску окна и глядя, как барышни машут с платформы платками и шляпами. — Ах, как это всегда трогательно, не правда ли? — тут он обратился к молодому учителю, решительно желая завести с ним праздный путевой разговор.

— Я не люблю Варшаву, — сухо ответил тот, все еще чувствуя себя ужасно неловко за пакет.

В купе первого класса экспресса «Полонез» Варшава — Москва ехало шестеро — кроме двоих упомянутых джентльменов, сидевших возле окна друг против друга, здесь ехали еще две аккуратно одетые женщины в возрасте, худощавый бледный ксендз в золотом пенсне, прицепленном к тонкому холодному носу, и полный человек с внешностью столичного адвоката. У последнего пассажира была бородка и гладко, до глянцевой синевы выбритые мясистые щеки. Он неотрывно читал газету, временами встряхивая ее, чтобы распрямились листы. Было сразу видно, что каждый едет сам по себе.

Поезд набирал скорость. Кончился промышленный варшавский пригород, пейзаж резко изменился, поезд вырвался из фабричных теснин на волю, и сквозь облачка паровозного дыма потянулись сырые сельские пейзажи — коврами расстилалась сплошь обработанная земля, крестьянские дроги замерли в ряд на переезде. Каждую минуту к окнам подбегали и проносились мимо усадьбы и рощи, пролетали узкие платформы. Паровоз давал свисток за свистком.

Дмитрий погружался в исписанные мелким корявым почерком страницы своей тетради. Год назад он задумал написать роман о древнехристианской церкви. Он хотел правдиво изобразить мятежный дух христиан, восставших против дряхлой имперской рутины и языческого римского общества. Хотел изобразить героическую борьбу за правду и равенство перед Богом, как вдруг влюбился, и все его литературные замыслы растворились в терзаниях и обидах. После отказа Беаты Бакчаров внутренне отрекся от Бога и остался совершенно один. Это привело его к мысли о самоубийстве, а вот теперь — к безумной идее броситься в сибирскую глушь…

Любовь моя, упавшая звезда, Я ныне в ад за ней спустился. Когда напишут: «съехал навсегда», Читай: «бакчаров застрелился!» Кто знает, может, на чужбине От наважденья вдруг очнусь, Один в заснеженной пустыне, В Сибирь, красавицу, влюблюсь.

Дверь купе распахнулась, и перед пассажирами предстал стюард в фиолетовой ливрее, толкающий перед собой звенящую тележку с самоваром.