Читать «У нас это невозможно» онлайн - страница 234

Но для Карла товарищами, по-видимому, были только приобщенные к таинству марксизма – коммунисты. И, запертый с ним в одной камере, Дормэс болезненно переживал растущую ожесточенность и нетерпимость Карла – не менее трагический результат ненавистного режима корпо, а может быть, вообще диктатуры как таковой, чем гибель Мэри, Дэна Уилгэса и Генри Видера. В заключении Карл ни на йоту не утратил мужества, не утратил и изобретательности по части одурачивания стражи, но с каждым днем у него все меньше оставалось чувства юмора, терпимости к другим, дружеского тепла – всего того, что давало силы жить людям, запертым в одну клетку. Он и раньше относился к коммунизму, как к святыне – и иногда это было немного смешно, – но теперь он стал форменным фанатиком, и его фанатизм был так же ненавистен Дормэсу, как фанатизм инквизиции или протестантов-фундаменталистов; семья Джессэпа уже в течение трех поколений отвергала убийство во имя спасения души.

В своем рвении Карл становился невыносим. Ночью товарищи по камере не могли заставить его замолчать, даже рявкнув: «Заткнись! Дай спать! Ты из нас всех сделаешь корпо».

Иногда ему удавалось их убедить. Когда его товарищи по камере принимались проклинать лагерную стражу, Карл останавливал их:

Послушать вас, так все объясняется тем, что корпо, а в особенности минитмены, сплошь негодяи. Негодяев среди них, конечно, предостаточно. Но даже самые худшие из них, даже убийцы-профессионалы не лучают такого удовольствия, карая еретиков вроде с с вами, как честные, порядочные, тупоголовые корпо, обманутые разглагольствованиями своих лидеров о Свободе, Порядке, Обеспеченности, Дисциплине и Могуществе! Теми самыми громкими словами, которыми еще до Уиндрипа пользовались спекулянты, чтобы скрыть свои непомерные прибыли. А особенно в ходу у них было слово «Свобода»! Свобода отбирать пеленки у грудных детей! В наши дни честный человек не может спокойно слышать слово «свобода» после того, что сделали с ним республиканцы! И еще я вот что вам скажу: многие минитмены здесь в лагере такие же горемыки, как и мы с вами, – просто им не удалось найти порядочной работы в блаженной памяти золотом веке Франка Рузвельта – бухгалтеры, которым приходилось копать канавы, агенты по продаже автомобилей, которым никак не удавалось находить покупателей, солдаты, вернувшиеся с войны и узнавшие, что их место занято другими; все они пошли за Уиндрипом, потому что думали, что он им даст «обеспеченную жизнь», которую он обещал. Вот олухи! Они еще узнают!

Порассуждав таким образом еще часок о том, как отвратительна уверенность корпо в своей непогрешимости, товарищ Паскаль менял тему и пространно высказывался о непогрешимой правоте коммунистов – в особенности тех священных образцов коммунизма, которые блаженствовали в святом граде Москве, где, как полагал Дормэс, улицы вымощены необесценивающимися рублями.

Святой град Москва! Карл относился к нему с таким же нерассуждающим и слегка истеричным восхищением, с каким иные фанатики в свое время относились к Иерусалиму, Мекке, Риму, Кентербери и Бенаресу. Прекрасно, пусть себе, думал Дормэс. Пусть себе поклоняются своим священным источникам – это вовсе не такое уж плохое развлечение для умственно отсталых. Но тогда почему же они возражают если он считает священными Форт Бьюла, или Нью-Йорк, или Оклахома-сити?