Читать «Разговоры запросто» онлайн - страница 203

Эразм Роттердамский

Мясник. Значит, есть соборы, о которых этого не скажешь?

Рыбник. Могут быть. Иначе богословы не прибавили бы такого ограничения.

Мясник. Выходит, что и насчет соборов возможно сомнение?

Рыбник. Раз уже они приняты и одобрены единодушным суждением христианских народов, — едва ли.

Мясник. Раз уже мы переступили ту черту, которою господь соизволил положить границею вокруг святейшего и нерушимого авторитета Писания, мне кажется, существует и другое различие меж законами божественными и человеческими.

Рыбник. Какое?

Мясник. Божественные законы неизменны, кроме тех, что, по-видимому, даны были лишь на время — как провозвестие будущего или для обуздания распущенности: об них и пророки предсказывали, что они будут отброшены в телесном смысле, и апостолы учили, что уже настал срок ими пренебречь. Далее, среди человеческих законов встречаются несправедливые, глупые и вредные; такие законы отменяет либо высшая власть, либо дружное пренебрежение народа. Ничего подобного среди божественных законов нет. Далее, человеческий закон сам прекращает свое действие, когда исчезнет причина, вызвавшая его к жизни: так, если предписаны ежегодные взносы на построение храма, с завершением строительства иссякает строгость закона. К тому же закон, установленный людьми, — не закон, если он не одобрен всеми, на кого распространяется. Божественный закон не подлежит обсуждению и не может быть отменен. Впрочем, Моисей, предлагая Закон, собрал голоса народа, но не потому, что это было необходимо, а чтобы впредь легче добиваться покорности: ведь это наглость — не подчиняться закону, который сам же одобрил. Наконец, человеческие законы, почти все, касаются телесного и служат воспитателями благочестия; по-видимому, они прекращают свое действие, если человек достигнет такой крепости духа, когда больше не имеет нужды в подобных ограничениях и лишь в меру своих сил избегает соблазна для слабых — не для завистливых пустосвятов! Все равно как если бы отец запретил несовершеннолетней дочери пить вино, чтобы целее было ее девство вплоть до свадьбы; когда ж она входит в возраст, переходит под власть мужа, отцовские предписания уже для нее не обязательны. Многие законы — словно лекарства, которые изменяются и уступают место другим лекарствам с одобрения самих врачей: если бы врач постоянно пользовался одними и теми же снадобьями, дошедшими от древних времен, он больше убивал бы, чем исцелял.

Рыбник. Вон сколько ты наговорил! С иным я согласен, с иным — нет, а кой-чего и вовсе не понимаю. Мясник. Если закон, изданный епископом, явственно пахнет своекорыстием, например, требует, чтобы каждый приходский священник дважды в год платил по золотому дукату за право отпускать грехи в так называемых «епископских случаях», умножая тем самым епископские прибытки, — как по-твоему, надо повиноваться? Рыбник. По-моему, надо. Но одновременно надо возражать против несправедливого закона всеми средствами, кроме бунта. Откуда ж, однако, на мою беду мясник-вопрошатель? Кому до чего, а кузнецу до наковальни.