Читать «Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия» онлайн - страница 156

Омар Хайям

Бехрам и рабыня

Возжелал душой однажды шах Бехрам Поохотиться по долам и горам. Огненнокопытного в степь коня погнал он, И в онагра первого, выстрелив, попал он. Вровень с Муштари звездою в небе плыл Стрелец, – Муштари достал стрелою царственный стрелец. Оцепили всадники поле и упрямо Весь табун онагров гнали прямо на Бехрама. Шах на месте, льву подобно, притаясь, стоял. Рыжий конь от нетерпенья прядал и плясал. С тетивы Бехрам, как ливень частый, сыпал стрелы. Чуть пускал стрелу – вторая в воздухе свистела. Убегающих онагров стрелы настигали, Настигая от полета, пламенем пылали. Если есть онагр убитый и кувшин вина, Полная огня жаровня алчущим нужна. Дичь степную настигали за стрелой стрела И без промаха пронзали, словно вертела. Даже самых быстроногих шах не пропускал, Настигал, и мигом им он ноги подсекал. Шах имел рабу, красою равную луне; Ты такой красы не видел даже и во сне! Вся – соблазн, ей имя – Смута, иначе – Фитне. Шах в любви к Фитне веселье черпал, как в випе. А когда она на руде, как никто, играла, С неба вольных птиц спускаться наземь заставляла. На пиру, после охоты, за ковшом вина Шах Бехрам любил послушать, как поет она. Стрелы – шахово оружье. Струны – стрелы девы. Стрел острей в сердца вонзались сладкие напевы. Стадо вспугнутых онагров показалось там, Где земля сливалась с небом. И погнал Бехрам Скакуна; как лев пустыни, яростен и рьян, Шах летел, крутя в руке легкий свой аркан. На кольцо он спусковое положил стрелу, Щелкнул звонкой тетивою и пустил стрелу. В бок онагру мчащемуся та стрела вошла, И, целуя прах, добыча на землю легла. За короткий срок он много дичи подстрелил; А не стало стрел – арканом прочих изловил. А рабыня, отвернувшись, поодаль сидела, От похвал воздерживалась – даже не глядела. Огорчился шах, однако до поры сдержался. Вдруг еще онагр далеко в поле показался. «Узкоглазая татарка! – шах промолвил ей. – Что не смотришь, что не ценишь меткости моей? Почему не хвалишь силу лука моего? Иль не видит глаз твой узкий больше ничего? Вот – онагр, он быстр на диво; как поймать его? От крестца могу до гривы пронизать его!» А рабыня прихотливой женщиной была, И упрямой, и болтливой женщиной была. Молвила: «Чтоб я дивилась меткости твоей, Ты копытце у онагра с тонким ухом сшей». Шах, ее насмешки слыша, гневом пламенел. Он потребовал, подобный ветру, самострел. И на тетиву свинцовый шарик положил. В ухо шариком свинцовым зверю угодил. С ревом поднял зверь копытце к уху на бегу, Вырвать он хотел из уха жгучую серьгу. Молнией, все осветившей, выстрел шаха был. Он копыто зверя к уху выстрелом пришил. Обратясь к рабыне: «Видишь?» – он спросил ее. Та ответила: «Ты дело выполнил свое! Ремесло тому не трудно, кто постиг его. Тут нужна одна сноровка – только и всего. В том, что ты сейчас копыто зверя с ухом сшил, – Лишь уменье и привычка – не избыток сил!» Шаха оскорбил, озлобил девушки ответ. Гнев его блеснул секирой тем словам вослед. Яростно ожесточилось сердце у него, Правда злобною затмилось в сердце у него. Властелин, помедли в гневе друга убивать, Прежде чем ты вновь не сможешь справедливым стать. «Дерзкую в живых оставлю – не найду покоя. А убить! – женоубийство дело не мужское. Лишь себя я опозорю», – думал гневный шах. Был у шаха полководец, опытный в боях. Шах сказал: «Покончи с нею взмахом топора – Женщина позором стала моего двора. Нам же дозволяет разум кровью смыть позор». Девушку повез вельможа в область ближних гор. Чтобы, как нагар со свечки, голову ее С тела снять, привез рабыню он в свое жилье. Дева, слезы проливая, молвила ему: «Если ты не хочешь горя дому своему, Ты беды непоправимой, мудрый, не твори. На себя моей невинной крови не бери. Избранный и задушевный я Бехрамов друг, Всех рабынь ему милее я и всех супруг. Я Бехраму услаждала на пирах досуг, Я вернейших разделяла приближенных круг. Див толкнул меня на шалость – дерзок и упрям… Сгоряча, забыв про жалость, приказал Бехрам Верную убить подругу… Ты же два-три дня Подожди еще! Сегодня не казни меня. Доложи царю обманно, что раба мертва. Коль обрадуют владыку страшные слова, – О, убей Фитне тогда же! Жизнь ей не нужна! Если же душа Бехрама будет стеснена Горем, то меня минует смертная беда. Ты ж избегнешь угрызений совести тогда, Кипарис судьбы напрасно в прах не упадет. Хоть Фитне теперь ничтожна, но – пора придет – За добро добром стократно возмещу тебе я!» Молвив так, сняла рабыня ожерелье с шеи, Семь рубинов полководцу отдала она; Подать с целой части света – каждому цепа; Дань с Омана за два лета – полцены ему. Полководец внял совету мудрому тому, – Воздержался от убийства, пощадил Фитне. Молвил: «Будешь в этом доме ты служанкой мне. Ни при ком Бехрама имя не упоминай. «Наняли меня в служанки», – дворню уверяй. Данную тебе работу честно исполняй. О тебе ж я позабочусь – не забуду, знай!» Тайный договор скрепили, – жизнью поклялись; Оп от зла, она от ранней гибели спаслись. Пред царем предстал вельможа через восемь дней. Стал Бехрам у полководца спрашивать о ней. Полководец молвил: «Змею я луну вручил И за кровь ее рыданьем выкуп заплатил». Затуманились слезами шаховы глаза, И от сердца полководца отошла гроза. Он имел одно поместье средь земель своих – Сельский замок, удаленный от очей мирских. Стройной башни над холмами высился отвес, Омываемый волнами голубых небес. Шестьдесят ступеней было в башенной стене, Кровля башни подымалась к звездам и луне. С сожаленьями своими там наедине Постоянно находилась бедная Фитне. В том селении корова родила телка, Ласкового и живого принесла телка. А Фитне телка на шею каждый день брала; За ноги держа, на башню на себе несла. Солнце в мир несет весну – и несет тельца, А видал ли ты луну, что несет тельца? Дева сребротелая, хоть и с малой силой, Каждый день тельца на кровлю на себе вносила, За шесть лет не покидала дела. Наконец Стал быком шестигодовым маленький телец. Все же дева с телом розы, легче лепестка, Каждый день наверх вносила грузного быка. Бык жирел, но шею ей груз не тяготил, Потому что и у ней прибывало сил. С полководцем тем сидела раз наедине Узкоглазая – с душою смутною – Фитне; И четыре крупных лала – красных, как весна, Из ушных своих подвесок вынула она. Молвила: «Ты самоцветы ценные продай И, когда получишь плату, мне не возвращай; Накупи баранов, амбры, розовой воды, Вин, сластей, свечей, чтоб ярко осветить сады. Из жарких и вин тончайших, амбры и сластей Пиршественный стол воздвигни в замке для гостей. Как приедет к нам властитель, ты встречать поди, На колени стань пред шахом, на землю пади; Под уздцы коня Бехрама хоть на миг возьми! Душу распластай пред шахом – позови, прими! Нрав хороший у Бехрама – ласковый и вольный. Если склонится к мольбам он, будем мы довольны. Здесь на башне, достающей кровлей небосвода, Мы Бехраму стол поставим – молока и меда. Если замысел удастся, то клянусь тебе: Ожидает нас великий поворот в судьбе». Полководец самоцветов брать не захотел, Ибо тысячу таких же ценностей имел. Из казны своей он денег, сколько надо, взял. Все, потребное для пира, скоро он достал: Яства царственные: птицу, рыбу, и барана, И ягненка, и корицу, перцу, и шафрана, И рейхан, и вин тончайших – украшенье пира, Чтоб суфрэ благоухало – сласти, амбру, мирру – Все купил, все изготовил. И остался там Ожидать, когда на ловлю выедет Бехрам. В дни ближайшие, с престола, юный шах Снарядился поохотиться в горах, Но пред тем, как дичи в поле настрелял, Дичи собственной добычей – сам он стал. В то селенье легкий конь его понес, Царь увидел башню, вставшую до звезд. Не селенье, – а прибежище услад; Тень над тенью, веет ленью свежий сад, Шелестит листва густая – тешит взгляд. Шах воскликнул: «Это чье? Кто так богат?» Чуть селения владетель это услыхал, – Он же у Бехрамова стремени стоял, – На колени пал, и землю он облобызал. «Ласковый к рабам владыка! – шаху он сказал. – Здесь моя земля. Тобою мне она дана. Пала капля из фиала твоего вина В дом раба, и благом стала для него она. Коль тебе пришлась по сердцу тень и тишина Моего угла простого, тем возвышен я! Ты с простыми – прост. Природа – счастлива твоя. Я молю: войди в калитку сада моего! Старому слуге не надо больше ничего. Вот – построил я в поместье, подаренном мне, Башню, возносящуюся куполом к луне. Башня эта вертоградом вся окружена. Если шах на башне выпьет моего вина, – Звезды прах у входа в башню будут целовать, Ветер амброй вдоль покоев будет провевать, Муха принесет мне меду, буйвол – молока!» Понял шах: чистосердечны речи старика; Молвил: «Быть по-твоему! Нынче ж я приду Пировать после охоты у тебя в саду». И Бехрам со свитой дальше в поле ускакал. Приказал хозяин слугам чистить медь зеркал, Все проверил, был порядок всюду наведен. Словно рай, коврами кровлю изукрасил он; Из диковинок индийских – лучшие достал, Из китайских и румийских – лучшие достал, И – ковер к ковру – на землю прямо разостлал, Как песок, по ним рассыпал адамант и лал. Вот, ловитвой насладившись, подскакал Бехрам, И скакун хуттальский шаха прыгал по коврам, Шах на верхнюю ступеньку лестницы встает. Видит – купола над башней несказанный взлет. Свод высок, – от Хаварнака он свой род ведет, Пышностью он попирает звездный небосвод. Уж суфрэ благоухает розовой водой, Амброй, винами и манит сладостной едой. И когда Бехрам свой голод сладко утолил, Начал пир и вкруговую винный ковш пустил. А когда он пить окончил гроздий алый сок, Капельки росы покрыли лба его цветок. Молвил он: «О, как радушен ты, хозяин мой! Чудно здесь! Твой дом обилен, как ничей иной. И настолько эта башня дивно высока, Что арканом ей обвили шею облака. Но на шестьдесят ступеней этой высоты В шестьдесят годов – как станешь подыматься ты?» Тот ответил: «Шах да будет вечным! И при нем Кравчим гурия да будет, а Земзем – вином! Я мужчина, я привычен к горной крутизне, И по лестнице не диво подыматься мне. А вот есть красавица – обликом луна, Словно горностай султана, словно шелк нежна; Но она быка, который двух быков грузнее, Каждый день на башню вносит на девичьей шее. Шестьдесят ступеней может с ношею пройти И ни разу не присядет дух перевести. Этот бык – не бык, а диво! То не бык, а слон! Жира своего громаду еле тащит он; В мире из мужчин сильнейших нет ни одного, Кто бы мог хоть на мгновенье приподнять его; Ну а женщина на шее этакую груду Вносит на вершину башни, – это ли не чудо?» Шах Бехрам от удивленья палец прикусил. «Где ты взял такое диво? – старца он спросил. – Это ложь! А если правда, это колдовство! И покуда не увижу чуда твоего, Не поверю я!» И тут же привести велел Эту девушку; мгновенья ждать не захотел. Вниз по лестнице хозяин быстро побежал, Девушке, быка носящей, все пересказал. Сребротелая все раньше знала и ждала, И она готова с шахом встретиться была; Одеяньями Китая стан свой облекла, Пьянотомные нарциссы розе придала, Обольщения сурьмою очи очертила, Взоры сладостные тайным чарам научила. Словно дождь под кипарисом, перлы отрясла, В кисею плеяд луною летнею вплыла; Плечи, как венцом, одела амброю кудрей; Локоны черны, как негры, на щеках у ней, Родинка у ней индуса темного темней, – Рвутся в бой индус и негры – воинов грозней. Маковка в венце жемчужин южной глубины, Покрывала – словно Млечный Путь вокруг луны, А в ушах огни рубинов и камней зеленых Превратили в буйный рынок скопище влюбленных. Применила семь она снадобий сполна, И, как двухнедельная, поднялась луна. Вот она к быку походкой легкой подошла, Голову склонив, на шею чудище взяла, Подняла! Ты видишь – блещет самоцвет какой Под быком! При этом блеске, словно бык морской, Он бы мог на дне пучины по ночам пастись. И – ступенька за ступенькой – побежала ввысь Женщина и вмиг на кровлю круглую вбежала, У подножия престола шахского предстала И, смеясь, с быком на шее перед ним стояла. Шах вскочил, от изумленья ничего сначала Не поняв. Потом воскликнул: «Это снится мне!» С шеи на пол опустила тут быка Фитне, И, лукаво подмигнувши, молвила она: «Кто снести способен наземь то, что я одна Вверх, благодаря великой силе, подняла?» Шах Бехрам ответил: «Это сделать ты могла, Потому что обучалась долгие года, А когда привыкла, стала делать без труда; Шею приноравливала к грузу день за днем. Тут – лишь выучка одна, сила – ни при чем!» А рабыня поклонилась шаху до земли И сказала: «Терпеливо истине внемли! Ты за долг великой платой должен мне воздать. Дичь без выучки убита? А быка поднять – Выучка нужна? Вот – подвиг совершила я! В нем не сила, в нем видна лишь выучка моя? Что же ты, когда онагра жалкого сражаешь, – Ты о выучке и слова слышать не желаешь?» Милую по тем упрекам вмиг Бехрам узнал; В нетерпеньи покрывало он с луны сорвал, Ливнем слез ланиты милой жарко оросил. Обнимал ее, рыдая, и простить просил. Выгнал прочь и злых и добрых, двери притворил. Молвил: «Хоть тебе темницей этот замок был, Я, послав тебя на гибель, убивал себя. Ты цела, а я разлукой истерзал себя». Села дева перед шахом, как сидела встарь, И сказала: «О смиривший смуту государь! О разлукою убивший бедную Фитне! О свиданьем ожививший бедную Фитне! Пыл моей любви меня же чуть не задушил. Шах, когда с копытом ухо у онагра сшил, Не одни земные дали – за стрельбу из лука Небеса поцеловали у Бехрама руку. Я же, если в сдержанности доброй пребыла, От любимого дурное око отвела; А всему, что столь прекрасным кажется для нас, Нанести ущерб великий может вредный глаз. Я ль виновна, что небесный прилетел дракон И любовь затмил враждебным подозреньем он?» Взяли за сердце Бехрама милые слова. Он воскликнул: «О, как верно! О, как ты права! Был бы этот перл навеки камнем раздроблен, Если б он слугою честным не был сбережен», И, призвавши полководца, наградил его, И рукой, как ожерельем, шах обвил его. Как никто теперь не дарит из земных царей, – Одарил его и отдал целый город Рей. Ехал шах домой; весною реял над страной. Сахар на пиру рассыпал. В брак вступил с луной. И пока не завершили долгий круг года, В наслажденья, в ласке с нею пребывал всегда.