Читать «Дети войны» онлайн - страница 119

Вскоре со старшими осталась я одна. Мама поступила на работу. Брат учился и пропадал в школе до темна. Как-то пришёл домой, сбросил пальто и показал, прикреплённые над карманом в три ряда новенькие блестящие значки. Объяснил, конечно, не мне, несмышлёной, а взрослым, что скоро будет соревнование, и кто победит, получит такой значок. Брат разрешил потрогать доверенные ему сокровища, и с такой гордостью повторял их название, что я навсегда запомнила — БГТО — Будь Готов к Труду и Обороне.

Володя, брат Ады, в годы войны

Разговор продолжился за обедом. И я поняла, что в этих соревнованиях наш Вова какой-то там организатор. Строгий дед похвалил внука. А бабушка вспомнила, что в далёкие годы её тоже куда-то (не запомнила) избирали и называли делегаткой. Это слово тоже уложилось в память, но я была слишком мала, чтобы понять его смысл.

Мама. Папа

Как и все в то время, мама работала с утра до вечера. Но, случалось, вставала ещё раньше, чем на работу, до рассвета. Складывала одежду, которую с вечера собирала с бабушкой, и уезжала далеко, за город, в деревни, и меняла всё на картошку.

Из части этого картофеля делали крахмал. Наверное, из самого дешёвого, негодного для еды. Картошку закладывали в мясорубку, и через дырочки вылезало красивое почему-то сине-фиолетовое месиво. Как из этого получался белоснежный порошок, загадка. А в нашем обеденном рационе появлялся кисель. Но вот что меня поражает до сих пор. Такое, время — не до красот, а у нас крахмалились короткие с полоской ришелье занавески с весёлым названием задергашки, кружевные воротнички, и ещё что-то интересное с тем же ришелье. Надо сказать, всё, во что одевались члены нашей семьи, шилось, перешивалось, перелицовывалось, вязалось иногда мамой, но больше всего бабушкой. А мне она однажды рассказала, что давным-давно работала модисткой и шила не только себе, но и другим людям красивые платья.

Мама же больше всего любила вышивать. Иногда в выходной день, ближе к вечеру, к ней приходили подруги. Располагались в комнате на топчане и кроватях, доставали пяльцы, разноцветные нитки-мулине. Меня отправляли на кухню к бабушке, закрывали дверь и разговаривали, разговаривали. Не слышала, чтоб смеялись. Уходили поздно. Тихо прощались. Обещали прийти ещё. И приходили.

Через какое-то время у мамы на куске тёмного атласа появился, совсем как настоящий, букет цветов в красивой вазе. Дедушка сделал раму под размер вышивки, и мамина работа украшала наш дом лет двадцать, переезжая с нами из города в город, пока не истлела атласная основа. Она ведь тоже была не новой, а вырезанной из какой-то старой подкладки.

Уже выпал снег, когда приехал папа. Усталый, невесёлый, не радостный, совсем не похожий на себя. Я подросла, но не настолько, чтобы понять: папа приехал не за нами. Он оставил наш прежний город, потому что его оккупировали фашисты.

Я с нетерпением ждала, когда папа откроет, наконец, вещмешок. Так он называл свою большую, тяжёлую, бесформенную поклажу с ремнями. Но вот развязана верёвка, и папа вынимает — неужели!? — моего любимого плюшевого мишку. Подарок, который я получила, когда мне исполнился всего один год. Несколько десятилетий этот мишка был неизменным участником каждого моего и, соответственного, своего дня рождения. Сейчас он постарел, полёживает в сторонке, облачившись в давний грудничковый комбинезон моей младшей внучки.