Читать «Современное искусство» онлайн - страница 23

Они бросили по монетке на стол, взяли сумки.

— Я ничего не знаю, — сказала Белла. — Да и кто может знать, что будет?

Обеим было ясно: Белла, пусть и неуклюже, задабривает Софи, не хочет, чтобы та махнула на нее рукой.

Они уже почти дошли до угла, где им предстояло разойтись, когда Софи нарушила молчание:

— А что, она и впрямь ненормальная или на нее наговаривают?

— Кто?

— Дрейфусша.

Белла замедлила шаг, задумалась.

— Иногда мне думается, она не ненормальней нас. Просто не научилась держать себя в руках, ей это было ни к чему. Вот и вываливает все, что другие скрывают.

— Но ты с ней якшаешься, ходишь к ней на приемы. Она тебе нравится?

— Мне бывает — не часто — ее жалко. А что до нравится, нравиться она никому не может.

— Уже легче.

— Почему?

— А потому, лапуля, если тебе стали нравиться такие дамочки, как Рози Дрейфус, дело швах. Геендикт. В этом мире, если у человека очень много денег, в нем заводится порча — иначе и быть не может. А у нее денег с лихвой.

7

Полностью ее звали Розалинда — Розалинда Флейшманн Дрейфус — нешуточная величина, меценатка ранга Медичи, наследница несметных богатств, с шапкой мелкокурчавых волос и не знающими удержу, как у средневекового феодала страстями. За свои сорок три года она успела убедиться, что любить ее за так никто не станет; чаще всего она казалась законченной хищницей — сплошной напор, аппетиты и алая помада, но стоило защитной маске на миг сползти с ее лица, и оно становилось таким же отчаянным, как у женщин на фотографиях Уокера Эванса.

Что бы ей держаться компании богачей: они, невзирая на ее отвратные манеры за столом и грязную комбинацию, вечно вылезающую из-под юбки, привечали бы ее. Она плавала бы по Эгейскому морю на их яхтах, обедала бы с ними за лучшими столиками в лучших ресторанах, и рот ее лоснился бы от жира, а острые зубы жадно перемалывали кости. Но ее влекло искусство, духовная жизнь, а, по ее соображениям, они к твоим услугам — стоит только затащить в постель того или иного художника. Ну а потом, как и следовало ожидать, наступал крах. Она жаждала чего-то вроде очищения, художники чего-то куда более материального, а одно с другим никак не совмещалось.

Поняв это — еще бы не понять — она вознамерилась отплатить. Как по отцовской, так и по материнской линии ее род восходил к первонакопителям, мстительность была у них в крови, и она ее унаследовала, а вот их хладнокровие — нет. Она вопила, выла, вышвыривала в окно все, что попадалось под руку, кромсала картины, за которые выложила немалые деньги. Поговаривали, что однажды она, прямо как героиня Ибсена, сожгла единственную рукопись романа неимущего писателя, обнаружив его голым в постели с женщиной в своем доме на юге Франции, где разрешила ему пожить.

За несколько месяцев до войны она металась по Парижу, скупая по дешевке картины у их запаниковавших создателей. La Vautoure — Стервятница, так прозвали ее художники, которых она мурыжила до того, что они отдавали ей лучшие картины. Меж тем, когда она отплыла в Америку, она увезла с собой на «Франции» не только картины, но и кое-кого из тех, кто подвергался опасности в первую очередь: троих коммунистов и троих евреев, некоторых с женами и детьми, визы для них она раздобыла чудом и с помощью колоссальных взяток. В Нью-Йорке она поселила новых иждивенцев, числом тринадцать, в доме неподалеку от Ист-Ривер, она купила его несколько лет назад, но никогда в нем не жила: ей не понравилась тамошняя лестница. Она привозила им бычьи хвосты для супа, черный хлеб, наняла учителя английского, однако благодарности от них, как и от всех предыдущих объектов своей щедрости, не дождалась. Карандаши были не той марки, свет — негодный для работы, почему она не предупредила, что у них будет одна кухня на всех. Между женщинами начались свары, ее призывали в них разбираться. Один из коммунистов, когда она попыталась его соблазнить, заперся в комнате на верхнем этаже — угрожал выкинуться из окна.