Читать «Евреи в блокадном Ленинграде и его пригородах» онлайн - страница 89

Совсем недавно музей Обороны и блокады Ленинграда предоставил синагоге материалы из архива ГУВД, пролившие свет на неизвестную часть истории семьи Лубанова. Выяснилось, что семью Лубанова собирались выслать из Ленинграда. Но потом это решение было отменено на том основании, что сын раввина погиб смертью храбрых на фронте. Ни о планах городских властей, ни об их отмене семья не имела ни малейшего понятия.

Зимой 1941—1942 гг. умерших евреев города доставляли во двор синагоги, где они лежали штабелями, между которыми по снегу была протоптана тропинка от ворот до входа в здание. В качестве морга использовались вестибюль и подвал здания. Раз в месяц трупы вывозили в братскую могилу на Еврейском Преображенском кладбище. На этой могиле сейчас установлен памятник. Надпись на памятнике написана в советском стиле и не совсем соответствует характеру захоронения. Ведь он стоит там, где захоронены в основном евреи, погибшие во время блокады от голода и лишений. Об этом и следовало бы написать на памятнике. В какой-то степени это было исправлено в 2014 году, когда отмечалось 70 лет со дня полного снятия блокады. Тогда на Пискарёвском кладбище была установлена памятная плита, посвящённая погибшим в блокаде евреям.

Рядом с братской могилой на Преображенском кладбище сохранились и отдельные захоронения евреев, умерших во время блокады. Это так называемые «хлебные захоронения». Говорят, что за них расплачивались деньгами или хлебом. Памятники на них поставлены уже в послевоенное время. О жизни синагоги мы знаем из воспоминаний её многолетнего габая Зуси Гуревича. Семья Зуси была религиозной, и поэтому его жизнь всегда была связана с Большой Хоральной синагогой. Когда началась блокада, Зусе Гуревичу было всего восемь лет. Дом, где они жили, находился недалеко от синагоги. Их большая коммунальная квартира была полностью еврейской. Все шестнадцать человек ютились на кухне: там стояла плита, и можно было согреться. Одно маленькое окошко у потолка выходило в двор-колодец. Есть было нечего. На весь день – один маленький кусочек хлеба и вода – о соблюдении кашрута думать не приходилось. Маленький Зуся болел цингой, личико его было опухшее, и, закутанный в несколько слоев одежды, он походил на вполне упитанного мальчика. На улицу его одного не пускали, боялись, что украдут и съедят. Он и сам помнит, как одна женщина у них во дворе кормила человечиной своих детей. Где она её брала, никто не знал. Однажды он видел мужчину с женщиной, которые везли на санках большой фанерный ящик высотой в метр; из него торчали детские ручки и ножки, и несложно было догадаться, куда и зачем они его везли. Тогда это было в порядке вещей. Зуся Гуревич рассказывал, что его отец, работавший в похоронной команде, подробно записывал в толстую тетрадь всех умерших евреев. Эту тетрадь он бережно хранил, а когда отправился на фронт, передал её в Дом омовения при кладбище. К великому сожалению, в одном из пожаров тетрадь сгорела.