Читать «Евреи в блокадном Ленинграде и его пригородах» онлайн - страница 178

Автомобили благоухают уже не так хвоей, как чем-то приторным – такой липкий кондитерский запах. Впрочем, их немного и можно спокойно идти посредине улицы, где не так утоптано. Шатающиеся люди на Невском.

В ТАСС с болваном Горбуновым 2 часа болтовни о новой серии и 3 часа… (неразборчиво).

…25 гр. крупы и 25 мяса. В конце концов, это хамье мне их швырнуло. Старая жопа бормочет о горкоме партии и прочем, но ничего он не делает этот человек – он слаб и так мозгами, а от голода совсем захирел. Работать негде – в этом кабинете мне еле позволили приткнуться к краю стола. И на том спасибо – тепло и свет! Грел руки и сжег на буржуйке покрышку варежки. Чуть не разревелся – вылезла вата, надо зашить, а где и как?

Съел суп «овощной» и 4 дурандо-казеиновых какашки. Выпил уксус – подливку к ним; остро, и на том спасибо. В баночке от табака несу 4 лепешки Тоне. Это её завтрашний обед, т. к. на суп не хватит талонов.

Домой дошел быстро и упал всего один раз, но пока прошел служ. коридор Эрмитажа, зал ваз и проч., я полетел 4 раза, из них 2 во дворе. Чиститься (т. к. все в паутине) буду завтра на улице.

Тоня прикорнула у меня на топчане и даже слабо реагирует на мое опоздание. Возле нее рыжая тётка. Ей очень нехорошо – сморил насморк. Мне жизнь не в жизнь, а она хлопочет о том, чтобы я отогревался, и пытается разогреть подсушенные для меня сухари (сегодня у нас хлебный день!). Хлеб тепловатый и кофе нет, т. к. плита давно уже перестала топиться, но все же есть упоительно вкусно – черт с ним, с горячим.

Самые горькие минуты – это окончание «пира».

Вид больного детишкина разрывает сердце, а она не может ничего понять и твердит, что у нее просто насморк. Отбирали пропуска, т. к. будут ставить (слух) буржуйки и будут (не слух) выселять всех неблизких родственников. Т. сказала, что я муж. Бедный родной деткин! Поправляйся!!!

9/1—42. Четверть одиннадцатого утра. Встал сегодня рано (проснулся в начале восьмого) т. к. хотел подпечь дуранду (6 штук) и подогреть кофе Тоне, но, увы, плита не топилась, а кипятка уже не было. Поели дуранду холодной – с перцем и солью, «говно», а главное мало! Тоня простужена и видно серьезно. Что писать обо всем этом? Горько, беспомощно, грустно. Нечего писать об этом. Рыжая тетка с «лицом преступницы» оказалась весьма сердобольной еврейкой. Она своим «чудодейственным бальзамом» мажет нос Тоне и массирует мне руку. Пахнет хорошо, но пальцы все же двигаются не ахти как – скажем мягко.

10/1—42. Оборвал, так как позвала Тоня. Вчера она в основном отлеживалась.

Вчера мрачный день, почувствовал, что сдаю. Отчаянная физическая слабость. Провел день в Академии и страшно трудно подниматься по лестнице и двигаться и проч. Смерть Елены Ивановны. Сам полумертвый Володя Абрамов сообщил мне об этом. Абсолютно обезумевшая одинокая Талка, я бессилен что-либо сделать – вот это отнимает остатки сил и воли – это мучительней всего. Писать об этом не могу. Хотел все же пойти туда, но Тоня категорически не пускает Вчера вечером совсем раскис – Шура дала вина. Спал много, отошел чуть к утру, но встать было безумно тяжело. Поели с Тоней… супа и кровяной колбасы. Встреча с лучезарным Никольским: «Сейчас он мой аспирант, мы должны работать над собранием…» И Тоне об этом. Неужели это сейчас Париж? Для ТАСС не могу работать!