Читать «И хлебом испытаний...» онлайн - страница 83

Валерий Яковлевич Мусаханов

Я почувствовал, как тело бросило в жар и загорелось лицо, но сказал довольно спокойно:

— Ну, что ж, преступить — это значит на что-то решиться, что-то отвергнуть. Человек совершил и понес наказание.

— Ты винишь в этом меня?

— Нет, пожалуй. Я еще не понимал тогда ничего. Только злился на все и вся, — мне стало совсем спокойно, и в голове была холодная ясность.

— Теперь ты что-нибудь понял? — В голосе отца послышались пьяные нотки.

— Оставим это. Толчем воду.

— Нет, ты скажи. Понимаешь теперь, что я не виноват?

— Не виноват теперь или не виноват тогда? — Я усмехнулся.

— И тогда и теперь!

Я чувствовал, что разговор бесполезен и ненужен, но убежденность отцовской интонации, непоколебимая уверенность его длинного сухого лица с вертикальными морщинами от скул к подбородку, весь пристойный интерьер этой комнаты и отдаленная, молитвенно-возвышенная и одновременно чувственная музыка с хором чистых женских голосов вызывали во мне сварливую, ехидную стервозность, и трудно было не спросить:

— А хорошо ли это — быть ни в чем не виноватым?

Он досадливо чмокнул губами, погасил сигарету в пепельнице, стал наливать себе водку.

— A-а, как ты не поймешь. Я уже говорил: есть вина, есть. Это было при мне. Или как там — «Это было при нас, это с нами вошло в поговорку». А ты все хочешь измерить уложением о наказаниях. Такой вины за мной нет. Есть ответственность за свое время, за всякие его гримасы, за то, что оно, время, вместе с самыми лучшими чертами характера выявляло в людях всякое наушничество, иллюзию тайной власти, иллюзию влияния на жизнь. Но только иллюзию, — он поднял рюмку и лихо опрокинул ее в рот.

— Ты поосторожней, — сказал я, — от этого зелья может сердце прихватить.

— A-а, — отмахнулся он. — Ерунда. Так вот, только иллюзию, потому что никто не получает ничего, да и не хочет ничего, — все стараются бескорыстно, только по идее. И я не несу за это ответственности, личной ответственности. Но за время, в котором это происходило, я ответствен, как всякий мало-мальски сознательный человек. Это и есть грех перед историческим будущим. — Язык его стал заплетаться, он облокотился на стол и, подперев щеку ладонью, задумчиво уставился в синеватую белизну скатерти. Я молчал, вслушиваясь в отдаленную молитвенную музыку и всплески слаженных чистых голосов, о чем-то просящих. И острая жалость к отцу вдруг пронзила меня. Я смотрел на этого красивого ухоженного человека, в скорбной задумчивости потупившего взор, и безнадежно жалел его за то, что он отказался от страшного, но необходимого, самого человеческого права на вину. Я жалел его за то, что суровые, великие и такие человеческие слова «я это сделал» были неведомы ему. И может быть, только в этот миг я понял, что право вины за ошибку, за преступление — это привилегия человека; тот, кто лишил себя этой привилегии, становится только памятником самому себе… Отдаленная музыка и чистые голоса хора то всплескивали ввысь в страстном желании милосердия и понимания, то приземленно и тихо скорбели, что жизнь устроена так, что от справедливости никому не уйти.