Читать «Сдохни, но живи...» онлайн - страница 160

Вернулась одна из сестер отца. Единственная из всей ее семьи. Одинокая, она нередко приходил к ним в гости в будни и регулярно в пятницу, на шабатний ужин. Но в их доме был неписанный и жестко соблюдаемый закон — никогда не спрашивать ничего, что она видела, слышала, претерпела, как выжила в лагере.

Так же было и в других семьях, не попавших под депортацию и уничтожение.

Они сами не хотели ничего знать, невольно сразу проецируя это на себя и испытывая раздражающее изнутри чувство вины, что и без лагерей, без подполья и борьбы остались живы.

Да и рассказывать, особо, было нечего. Кроме тянущего постоянного страха.

Рассказывать было нечего. Почти как и тем, кто ходил и сидел на улицах, в домах и в ресторанчиках, далеких от евреев и Сопротивления, уничтожаемого волна за волной. Они, живые, поделятся потом дома, внукам и правнукам, что нацисты ничего особенного плохого не делали. Не грабили и не насиловали. С ними же этого не было.

Разве что, кто-то из соседей мог оказаться заложником, взятым на улице. Но в этом виноваты те, кто стрелял в оккупантов и, тем самым, провоцировал немцев на убийство. Они же тоже должны были защищаться. А так, жить было можно, хотя, конечно, и хуже, чем в мирное время.

Зачем думать о страшном и запредельно жестоком, если это было не с тобой. Когда вокруг жизнь, солнце, цветы, дети, радости и вкусности. Да и выжившие… Кому рассказывать? Таким же, вроде, как и ты, но из иного, реального и параллельного мира?

Сестра отца Леона, пережившая лагерь уничтожения и навсегда носившая выколотый на руке номер вместо имени, вышла замуж и родила детей. Но, даже когда она ушла из этого мира, никто из них ничего не узнал о ее депортации и пережитом. Делиться можно с внуками и школьниками третьего поколения. После. Если пригласят. А так, рассказывать — словно объяснять здоровым, какие у тебя болячки и как проходила операция.

Современникам, в той же Голландии, и не только, это было неинтересно, слишком мрачно и удушающе. У них была другая жизнь «под немцами» или без них.

К тому же, у каждого, живого, всегда хватает своих проблем. В текущем для них времени и обстоятельствах.

Интересуясь все-таки, что могло случится и с ним, и с ними, и с миллионами других людей, Лео увидел и осознал, что уничтожение евреев, как и движение Сопротивления было и осталось чуждым большинству. Носятся со своей памятью — война, аресты, конспирация, пытки, лагеря, нацизм. К тому же таких, после репрессий и борьбы, таких осталось относительно мало.

Тема Холокоста всплыла уже через двадцать лет после войны. И была, отчасти, едва ли не навязанной. Об этом не знали, потому что не хотели знать.

Тот же знаменитый Дневник Анны Франк, одна из пяти самых известных книг в мире, — говорил Лео скорее себе, чем кому-то — Дневник этой талантливой голландской девочки-еврейки, прятавшейся, как и они, в семье друзей. Но выданные все-таки, уже в 1944 году, и погибшие, кроме ее отца, в лагере. Когда он после войны попытались издать книгу-дневник, то разные издательства отказывали 15 раз. Кому это интересно? Никому. И только потом…