Читать «Сдохни, но живи...» онлайн - страница 157

— Я, в сущности, такой же на всю жизнь, как и вы сегодня.

Во дворе и потом в школе над ним смеялись, а то и толкали. Он был другим, неповоротливым, неловким, уродливым для многих и уже одним своим видом, согнутым, как немощный старик, с впалой костистой грудью, давал другим ощутить власть, а значит и право чувствовать превосходство во всем. Популярный у молодежи красивый и мужественный спорт был не для него. Девчонки тоже. Он всегда ощущал за искривленной спиной насмешливые или сочувственные взгляды.

Красивые могут быть глупы. Но им это прощается. И люди будут восхищаться, даже завидовать, но отмечать и тянуться, чтобы быть с ними рядом. Умные могут позволить себе быть некрасивыми. И к их магнетизму тоже будут стремиться подстроиться поближе. Даже без особых качеств, люди хотят носить красивые модные одежды. Или вещи. Садиться в новые машины или совершенствовать свое тело, фигуру, грацию. Он был лишен всего этого. Но смириться не мог. Как не мог писать стихи, петь, рисовать или лепить.

Он, как многие, тоже был простым парнем, без каких-то особых талантов, способных отвлечь и даже придать шарм своему искривленному телу.

Тогда и понял, что надо найти ключ к тому, чтобы стать… нужным. Без которого обойтись трудно, а замена все равно будет «не то». И еще, он, изгой, но хотел быть среди людей, со всеми и как все.

Еще в школе, в старших классах, оказалось, что на танцевальных вечерах играл либо патефон, либо духовой оркестр, в лучшем случае, аккордеон. Это ему не походило физически. Но зато, даже с короткими ногами, если изловчиться, можно было играть на пианино. Как и в накуренных народных барах или ресторанчиках. Он отдал себя полностью и научился, и стал играть музыку для танцев или просто для отдыха. Несуразная его фигура и мимика только оттеняли легкие на слух, ритмичные аккрды.

Так, на танцульках и вечеринках, он стал незаменим. А потом, повзрослев, и в ресторанчике. Все в жизни более-менее встало на свои места. Кроме личной жизни и пережитого, но живого, пока он есть, понимания, что значит в этом мире оказаться чужим. Ни за что, по сути. И независимо почему: из-за иной веры, цвета кожи, даже политических взглядов, которые его особо не интересовали.

— Только тот, — пояснил он — Кто сам прошел через постоянные унижения, но остался человеком, способен понять и поддержать другого, на его же месте. А тем более, когда вопрос касается таких ублюдков, как нацисты и жизни людей, виновных, только в том, что они есть. И в чем-то не похожи на большинство.

Вот таким он оказался, это горбун. Голландец.

Одному, без семьи, с вечерними и ночными работами было опасно держать у себя дома людей, которых даже и не покажешь никому. У него заметный горб. Но с ним можно жить. А у них — заметные носы и лица, с которыми лучше, вообще, не показываться никому. И он перевел их в другую семью, своих друзей. Потом в еще одну.

Все эти люди не были в Сопротивлении. То, что потом стали называть Сопротивлением, после Победы, на самом деле в Голландии почти не существовало. Все, непосредственно участвовавших в той или иной борьбе с нацистами, немецкими, но, в основном, «своими», измерялись пятизначной цифрой. Тысячами. На 10 миллионов населения.