Читать «Мертвые пианисты» онлайн - страница 48

— К психологу можно и даже нужно, — пропищала директриса. — Есть у меня один хороший на примете. Кстати, отец друга Юрочки, который вам пианино отдал.

Ее голос словно проехался по всем Надиным внутренностям, оставляя за собой целую россыпь крошечных, но очень болезненных заноз.

Бабушка неопределенно покивала, не сводя с Нади тревожных глаз.

— Насчет психолога, конечно, вам решать, — продолжила Юлия Валентиновна. — Но что касается конкурса, смею вас уверить: первое место нам гарантировано.

Гарантированное первое место убедило директрису и бабушку. Наде разрешили играть Шопена. Несмотря на то, что это не совсем весеннее и совсем не детское произведение. Надю оставили в покое. И к психологу-отцу-друга-Юрочки, к счастью, так и не отправили.

Началась активная подготовка. Потому что не успеет Надя оглянуться, как апрель уже будет тут. На занятиях с Юлией Валентиновной «оттачивали технику». А дома Надя ничего не оттачивала, просто расслабленно растекалась по клавишам, проливалась всем телом в игру.

Внутренняя музыка уже не опережала руки, как раньше. Мысли научились не бежать вперед пальцев. Зато у Нади появилась новая склонность. А точнее, проклюнулась старая, давняя, прорастающая из всех предыдущих привычек. Неодолимая тяга к зацикливанию. К закруглению себя самой на чем-то маленьком, обособленном, отделенном от большого. Раньше Надя могла часами повторять внутри себя слова одних и тех же титров, одних и тех же рекламных слоганов. Играть часами с одним и тем же набором пуговиц. А теперь подолгу застревала на одном каком-нибудь музыкальном отрывке. Наматывала круги в пределах нескольких тактов, словно ходила по периметру крошечной комнатушки. Вот оно, необходимое пространство для жизни, заключенное в четырех стенках. Четыре стенки, и больше не надо, и дверь в коридор не нужна.

Это необязательно был отрывок из Шопена. Надя все чаще забывала про конкурс, про Юлию Валентиновну и директрису. Извлекала гладкие, стройные куски из разных произведений и принималась ими упиваться. Не то чтобы эти куски были чем-то особенно красивы. Но Надя увязала в них, не могла двигаться дальше. Пальцы становились иглами, застрявшими на царапине виниловой пластинки. Периодически Надя останавливалась, отрывала иглы-пальцы от заезженного винила. Покусывала себя за косточки, похлопывала по щекам. Не от волнения, а от удовольствия. И продолжала смаковать свой ровненько отрезанный музыкальный ломоть. Так ровно Надя не умела раньше вырезать. Надя вспоминает свои бумажные круги — обкромсанные многоугольники. Вспоминает свои детсадовские снежинки — дырявые, изувеченные ножницами листы. Надя встает, распахивает окно. Протягивает ладонь на улицу, прямо в рой белых ледяных мух. Настоящие снежинки идеально симметричны, абсолютно правильны. Как Надины музыкальные отрывки. И в этой совершенной пропорциональности ей чуется холодная отстраненность от мира. Чуется смерть. Потому что в жизни все не так, в жизни нет упорядоченных граней, нет ровно вырезанных краев, нет безошибочной соразмерности. В жизни все как-то смазано, нелогично, все бесконечно перетекает одно в другое. И Надя вязнет в ровной и понятной смерти. Возвращается к пианино и вновь и вновь играет один и тот же зловеще равноугольный фрагмент.