Читать «Хранительница книг из Аушвица» онлайн - страница 198

Они договорились не болтать, потому что не уверены в том, что кто-то не будет бродить поблизости и не услышит их. Не уверены они и в том, что та тонкая щелочка, которую они оставили между досок у себя над головой, достаточна, чтобы им не задохнуться. Но при всем при этом наступает такой момент, когда один из них не выдерживает и шепотом задает вопрос: что будет, если завтра сверху наложат еще досок и они уже не смогут их сдвинуть? Оба хорошо знают ответ: их укрытие превратится в запечатанный гроб, в котором они неизбежно умрут от удушья, от голода и жажды, умрут в долгой-долгой агонии. В этом бесконечном и тягостном ожидании совершенно необходимо не ошибиться, необходимо договориться, кто из них двоих, в том случае, если они окажутся в ловушке, погибнет первым.

Они слышат лай собак, их злейших врагов, которые, к счастью, довольно далеко. Но слышат они и другой звук, постепенно приближающийся: шаги и голоса, и они всё ближе и ближе, пока не становятся пугающе отчетливыми.

Сапоги охранников ударяют в землю. Беглецы даже дышать перестали. Впрочем, дышать бы они не смогли, даже если б и захотели, потому что страх парализует легкие. Вокруг себя они слышат грохот сдвигаемых досок. Какие-то эсэсовцы перекладывают лесоматериалы в непосредственной близости от их укрытия. Плохо дело. Они так близко, что улавливают обрывки разговоров и злобные реплики солдат, которым аннулировали все увольнительные ввиду возникшей необходимости мерить и мерить шагами периметр лагеря. В их словах сквозит лютая ненависть к беглецам. Они говорят, что когда их поймают, то, если уж Шварцгубер их не казнит, они сами раскроят им череп. И слова эти доходят до них так четко, что у Руди холодеют руки и ноги, как будто он уже стал покойником. Жизнь его зависит теперь исключительно от толщины доски, которая прикрывает их сверху. От верной смерти их отделяют какие-то четыре-пять сантиметров.

Стук сапог и перекладывание досок теперь уже совсем рядом с их укрытием, и это означает конец всего. Наваливается такая тоска, что единственное, чего теперь хочет Руди, это чтобы открыли крышу их убежища, заглянули внутрь, и все закончилось бы как можно скорее. И думает о том, что предпочел бы, чтобы их пристрелили на месте: было бы неплохо, если бы гнев охранников избавил их от унижения и страданий публичного повешения. Мгновение назад Руди мечтал о свободе; теперь же единственное, чего он желает, — так это быстрой смерти. Сердце его с такой силой колотится в груди, что тело начинает дрожать.

Сапоги грохочут, доски смещаются со скрежетом могильной плиты. Сознание Руди начинает угасать, и даже его неподвижно-каменная поза расслабляется; теперь уже ничего не поделаешь. Много дней, предшествующих побегу, его не отпускала мысль об ужасе момента его поимки, того момента, когда мечта о свободе рассыплется дождем осколков, как разбитое зеркало, и тебя охватит неконтролируемая паника от осознания того, что ты умрешь. Но он отдает себе отчет в том, что нет, что главный-то ужас этому моменту предшествует. Когда нацист направит на тебя свой «люгер» и отдаст команду «Руки вверх!», то, что ты почувствуешь, — это холодное спокойствие, непротивление, потому что в тот момент ничего нельзя будет изменить, все самое страшное уже случилось. Он слышит скрежет сдвигаемых балок и инстинктивно поднимает руки. И зажмуривается, чтобы предотвратить резь в глазах, по которым неизбежно больно ударит свет после трех дней пребывания в полной темноте.