Читать «Хранительница книг из Аушвица» онлайн - страница 121

Профессор Моргенштерн, как всегда, приветствует ее с безукоризненной вежливостью, но на этот раз Дита не улыбается, и профессор спешно сворачивает свои театральные поклоны.

— Мой отец...

Произнеся эти слова, Дита осознает, что ее кровь — текущий по венам бензин, к которому поднесли искру, и теперь внутри ее струится пламя. И одно-единственное слово слетает с ее губ порождением желчной ярости:

— Убийцы!

Она пробует это слово на вкус, пережевывает, повторяет пять, десять, пятьдесят раз:

— Убийцы, убийцы, убийцы, убийцы!..

Она пинает табуретку, а потом хватает ее и поднимает над головой, как дубину. Ей хочется что-нибудь разбить, вот только она не знает что. Хочется кого-нибудь поколотить, но не знает кого. Глаза у нее широко раскрыты, она задыхается от ярости. Профессор Моргенштерн поднимается на ноги с неожиданной для него, старика весьма уязвимого вида, ловкостью и вынимает из рук Диты табуретку сильно, но мягко.

— Я их убью! — в гневе кричит она. — Достану пистолет и убью их!

— Нет, Дита, нет, — очень медленно и спокойно произносит профессор. — Наша ненависть — это их победа.

Дита дрожит. Профессор обнимает ее, и она кладет голову ему на грудь, прячась в объятиях старика. За поленницу заглядывают головы нескольких преподавателей, встревоженных грохотом, за ними — целый батальон любопытствующих мальчишек и девчонок, но профессор подносит палец к губам, требуя тишины, а затем кивками показывает, что всем лучше уйти. Пораженные непривычно серьезным видом профессора Моргенштерна, ему подчиняются и оставляют их одних.

Дита признается ему, что ненавидит себя за то, что сбежала, и за то, что не может плакать; за то, что подвела отца, за то, что не смогла спасти его. Ненавидит себя за все это. Старый профессор в ответ говорит ей, что слезы придут, как только ее сердце покинет ярость.

— Как же мне без ярости? Мой отец никогда никому не сделал ничего дурного, никогда и ни к кому не проявил неуважения... Его лишили всего, что у него было, а теперь, в этой вонючей дыре, его лишили жизни.

— Послушай меня, внимательно послушай, Эдита: те, кто ушел, уже не страдают.

— Те, кто ушел, уже не страдают... — шепчет она еще и еще раз, словно эти слова — бальзам, который нужно наложить на рану несколько раз, чтобы она затянулась. — Те, кто ушел, уже не страдают, те, кто ушел, уже не страдают...

Моргенштерн знает, что это утешение — скудное, древнее, истертое, одна из формул стариков. Но в Аушвице оно — то лекарство, которое помогает утолить горе по ушедшим. Дита перестает выкручивать себе пальцы, кивает и медленно садится на скамейку. Профессор Моргенштерн засовывает руку себе в карман и вынимает оттуда слегка помятый и несколько пожелтевший бумажный самолетик. И протягивает его Дите.

Девочка смотрит на потрепанный бумажный самолетик — такой же уязвимый, как ее папа в его последние часы. Такой же хрупкий, как этот старый полоумный профессор с его разбитыми очочками... Они все такие хрупкие... И вот тут она начинает чувствовать, что сама она — такая незначительная, такая неожиданно слабая. Бетон ярости, сковывающий нас и делающий такими крепкими в подобные моменты, рассыпается, и из ее глаз наконец брызжут слезы и гасят пожар, пожиравший все подряд.