Читать «Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка» онлайн - страница 413
Илья Зиновьевич Фаликов
Заполнение тетради Извольской МЦ закончит в будущем 1933 году и начнет новую тетрадь, но внезапно — без объяснения причин — прервет эту работу вплоть до 1938 года, когда снова примется реставрировать прошлое.
Летом случайно возник одинокий катрен:
14 июня 1932 Кламар
Десять лет первого письма Пастернака. Скоро сорок.
Сергей Яковлевич пишет Лиле 25 июня 1932 года:
Мне здесь с каждым днем труднее и отвратительнее. Я стосковался по своей работе — здесь же не работаю и не живу, а маюсь изо дня в день.
Единственное чем жив — мечтою о переезде. Уверен, что ждать теперь недолго. Вытянуть бы только.
О своей жизни писать не хочу — противно. <…> Думаю, что увидав меня ты порядком разочаруешься — не только потому, что я начал быстро стареть, а потому что от прежнего меня ни крупицы не осталось. Ты же меня представляешь и в прежнем теле и с прежним нутром.
Мы больше не живем в Медоне. Наш новый адрес (перепиши его в нескольких экземплярах) —
101 rue Condorset, Clamart (Seine). Этим летом, конечно, никуда не еду. <…> Обо мне не беспокойся и не принимай меня за «чудака» и «сумасшедшего». Я просто я.
Одиннадцатого августа 1932 года в Коктебеле умирает Максимилиан Волошин. Организуется вечер его памяти, Марк Слоним просит МЦ уговорить Бальмонта выступить на вечере. Тот наотрез отказывается. Кроме того, он в ужасном унынии — ничего не хочет и не ждет. Это были первые признаки душевной болезни, постигшей его в середине тридцатых годов. МЦ уже пишет о Волошине — больше, чем мемуар, целую повесть: «Живое о живом». 13 октября МЦ читает прозу о Волошине в Доме Мютюалите. 16 октября — письмо Анне Тесковой:
Пишу Вам в первый же свободный день — за плечами месяц усиленной, пожалуй даже — сверх сил — работы, а именно галопом, спины не разгибая, писала воспоминания о поэте М<аксе> Волошине, моем и всех нас большом и давнем друге, умершем в России 11-го августа. Писала, как всегда, одна против всех, к счастью, на этот раз, только против всей эмигрантской прессы, не могшей простить М. Волошину его отсутствие ненависти к Сов<етской> России, от которой (России) он же первый жестоко страдал, ибо не уехал.
К<атерина> Н<иколаевна> Вам расскажет о чтении. Так как надежды на печатание — ни здесь, ни в Сов<етской> России — нет, а писала я о М. В<олоши-не> для того, чтобы знали, мне пришлось читать почти целиком всю рукопись, т. е. 2 ч. 45 м<инут> подряд, с перерывом на 10 мин<ут>. Читала до самого закрытия зала. Зал (слушатели) был чудный (большинство женщины), слушали, несмотря на усталость — свою и мою — лучше нельзя.
М. Волошину я обязана первым самосознанием себя как поэта и целым рядом блаженных лет (от лето) в его прекрасном суровом Коктебеле (близ Феодосии). — И стольким еще!.. <…>…С<ергей> Жковлевич> совсем ушел в Сов<етскую> Россию, ничего другого не видит, а в ней видит только то, что хочет.
Аля больна: нарыв от малокровия, совсем худая и сквозная. У меня нервы в отчаянном состоянии: чуть что — слезы градом и комок в горле. Всё это от нужды, т. е. тесноты, в к<отор>ой приходится жить. Вечно на глазах, никогда — одна. Утешаюсь только, когда пишу — или, случайно, чудом, оказываюсь одна на улице — хотя бы на пять минут. Тогда всё проходит. Если я больна — то только от совместности…
