Читать «Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 7» онлайн - страница 160

— Всем он помогал.

— Да, — такого старика жалко, — говорит сосед Андрей. — Жизнь прожил со мной пелена с пеленой, а никогда курицы не обидел. Вот какой был старик: что, бывало, недоглядишь, а он придет и укажет.

— И со стороны общества можно сказать то же самое, — добавляет Антип. — Сколько он общественных дорог поправил? Бывало, только что поимеешь в виду, а глядишь, он уже один орудует.

— Разум у него сильно был развит!

— Давеча поп наш, — вставил сторож, — и то упомянул о нем. Хоть, говорит, Вукола хоронят по-советскому, а все-таки он был старик думающий. Так и сказал…

— Да, я за таким стариком жил, как за каменной стеной. Все, бывало, он у дела, — говорит наконец Трофим.

Из-за стола уже все вылезли. Благодарят Арину за обед и выходят с ложками в руках.

В избе душно, от печи пахнет угаром. Сторож вылез из-за стола после всех. Он подходит к чулану.

— Арина, спасибо за угощенье, касатка, — говорит он громко, так, чтобы слышали все. — Лапша твоя хороша. Давно не отведывал такой.

— Не взыщи, дед Михайла.

— О чем речь?.. — топчась на одном месте, заговаривает сторож. — Я говорю, вот Хлимона Крутова намедни хоронили… Ведь капитал какой оставил, две стройки под железо, а уж до чего его сыны скупо похоронили. Я говорю, поставили блины и хоть бы для близиру помазали… Скупы, скупы!.. Это и батюшка наш — и то заметил.

— Исстари веков так говорится: чем богаче, тем скупее, — скороговоркой говорит Арина.

Наконец Трофим выносит из чулана чашку с самогоном.

— Ну, Михайла, хоть и без попа прошли похороны, а деда Вукола помянем.

— Да я против этого ничего… Я тоже иногда мыслю — бог-то в душе. А делаем мы все это как заведенное не нами… Он торопится и, утерев полой поддевки красный вспотевший лоб, берет чашку и мелко дрожит синими губами. — Ну, так-то… Вуколу покой в гробе, а нам весело коротать дни!.. Спасибо, Арина. Спасибо, Трофим. Ты не кручинься по Вуколе, — все ходим под божьей волей.

В избе никого не осталось. Только Трофим, что-то припоминая, сидит за столом, наклонившись головой на подставленную ладонь. Вукол хочет сказать ему, чтобы не забыл срубить березовые рассошники. Но, у него нет голоса, Трофим далеко-далеко… Над гробом — густая темнота, в черной пустоте бегают ослепительные кривые молнии. Они режут темноту поперек, прямо, наискось… Потом блестит что-то, и мелькает белое, красивое, девичье… Ах, это Аксинья!

Она тянет черные костяные руки, кладет их Вуколу на грудь и, не моргая, страшным, отнимающим дыханье взглядом, приближается ближе, ближе…

Вукол хотел подняться, но уже не мог: сквозь его голову и все тело щекочущей болью пробежала кривая молния, и все ослепительно голубовато осветилось… Он закрыл глаза, передыхнул в последний раз, захотел встать и ощутил лишь одно, — как бывает только во сне: его затягивало в какую-то воронку, вглубь, с ужасающей силой, навсегда, бесповоротно, невозвратно. И он — с погибшим дыханьем, с вдруг остановившимся сердцем — понял, что летит, умирает, без надежды, без сил…

8

Утром, когда Вукол ушел из сеней, Трофим не спал, лежа с открытыми сухими глазами. Потирая пальцами рыжеватую, давно не бритую щетину бороды, он смотрел в мутное, вспотевшее окно.