Читать «Барракуда forever» онлайн - страница 35
Паскаль Рютер
— Леонар, ты хотя бы знаешь, что значит депортировать?
Он смотрел мне прямо в глаза, а я, словно попав на крючок, не мог отвести взгляд:
— Ну… На самом деле…
Отец вздохнул, скрутил салфетку в комок. Они с матерью растерянно переглянулись.
— Депортировать кого-то, мой хороший, — сказала она, — это когда человека заставляют покинуть свой дом, даже свой город, а потом куда-то помещают и больше не выпускают.
— Видишь, ничего похожего! — заметил отец.
— И что потом случается с этим человеком? — спросил я.
— Он уже ни на что не имеет права. У него могут забрать все вещи. Его увозят далеко, очень далеко и разлучают с теми, кого он любит, и, может быть, он больше никогда их не увидит.
На секунду у меня перед глазами возникло лицо Александра.
— А почему это с ними делают? — спросил я. — Почему?
Почему? Она стала говорить о войнах, о поездах, которые регулярно, как по расписанию, ходили по всей Европе и увозили тысячи людей, которых потом никто больше не видел.
Слова, едва она их произносила, сразу улетучивались, и я мало что запомнил, но фраза “Его увозят далеко, очень далеко и разлучают с теми, кого он любит” так прочно засела у меня в голове, как будто ее вырезали на камне.
Официант подошел к нам, держа в руках какое-то небольшое приспособление, прошелся им по скатерти и собрал рассыпавшиеся крошки.
— Смотри, дорогая, какая удобная штука! — прошептал отец, неожиданно развеселившись.
Как только официант отправился покорять новые просторы, мама слегка наклонилась к отцу.
— А что, если попробовать на несколько недель взять его домой? — робко предложила она.
— К нам? — уточнил отец, нахмурившись. — Ты так считаешь?
Его взгляд выражал одновременно искушение и опасение.
— Пока он не поправится, — настаивала мать. — К тому же, может быть, тебе удастся с ним немного сблизиться.
— Это не я, а он не хочет сближаться. Вспомни тот случай с галстуком, до сих пор не могу забыть. Спасибо, не надо мне больше такого сближения!
Он приставил ребро ладони к горлу, и на лице его появилась почти детская обида.
— Ты знаешь правду. Он никогда меня в грош не ставил. Но что я мог поделать, если мне не нравилось махать кулаками, а еще меньше — каждые выходные приходить с расквашенным носом?
Он стал сжимать и разжимать свои жалкие маленькие кулачки.
— Единственное, за что он мог бы меня полюбить, это — бум-бум! — стать боксером. И вряд ли в восемьдесят шесть лет он изменится. Я в пятьдесят — тоже.
Мама положила руку на его ладонь и сказала просто:
— Время нельзя наверстать. Наполеон не вечен.
