Читать «Великое» онлайн - страница 77

Вода горела метров на шесть в высоту, отрывались малиновые, угасающие в пепел — льдины каменеющей пемзы. А над всем этим великолепием, хотя и так хорошо видно черным по огненному, — еще наши навесили осветительные — потолком Большого театра.

Горела вода стеной белого непрозрачного тугого пламени. Паруся и лопаясь живыми пузырями.

С променада было и невооруженно видать, как уходили на катерах эти. На всякой надувной и рыбацкой спортивной мелочи — в Триполи. При официальном нашем попустительстве — топить котят не разрешали, на то высокая — с-с-сука! — политика… Им долбать из тяжелых пулеметов и эр-пи-джи по нашим, сколько влезет — пожалуйста, можно, а шарахнуть по этим рудиментам из пушек и кончить бал — нельзя, не пожалуйста.

Так и уходили наши лапушки. На белом катере. В Триполи. На предмет посидеть там под зонтом, одуматься. Оценить жизненные ошибки.

Собственно, в порт русский попал, когда все уже было сделано, но пакгаузы и доки еще дымили жирно, как тушь по промокашке.

Под ноги вытекали, как грязная мыльная вода из-под дверей, ополоумевшие, обгорелые, полуживые струи — потоки крыс, пахло дрянным шашлыком. Крысы не любят огня.

Уже:

пластиковые пакеты с этими — слева.

Еще:

в углу, под стеной таможни, нашими пакетами занимался бронетанковый раввин, майор.

Русский не спал ту ночь, весь день между и опять всю ночь уже окончательного штурма. Медобслуживали штурм там свои, дивизионные. Но под утро и на батальонный пункт пошли раненые — густо, потом сразу без зазора настал вечер. Прижми — вчера, как сегодня, хоть с пристрастием — не вспомнил бы, что подлинно и последовательно творилось той ночью. Пожалуй, больше болтался, ноги набиты свинцовыми шариками, кульки с дробью, сновал, приседая возле носилок. Голос и посейчас надорван, с краешку.

Снял — насквозь (это потом, к утру) — липкую, тяжелую спереди — рубаху, а тогда он совал трокары, была бездонная какая-то тампонада.

Пятеро наших тоже тогда легли у стенки. Шеф, гинеколог из Кейсарии — старший врач полка, болгарин Маркус, сказал: «Пошевелим» — и он разлетелся. Тоже мне «пошевелим»! — хлестанула брюшная аорта, фонтан в лицо.

Живых отправили домой. А его с его командой привезли в пустой порт и определили: ты, доктор, — здесь. Пакгауз. Ты и твои… кусочки… героев… Ты будешь «Хавацелет-4».

— Ага, — сказал он, — «Хавацелет-4».

— Понял? Ты ничего звучишь, док…

— Хавацелет четыре, — сказал русский.

— В пять сам обойдет посты. Понял?

А потом кусочки сидели по периметру амбара и пытались поужинать. А из темноты волшебно возник Джонни, извлек свои квадратные флаконы. Швили ходил и выпрашивал сладкое закусить, хоть шоколадную пасту, и у всех кончились сигареты.

Выпили все, даже непьющие. Всего делов: 2 литра на 10 человек, но алкоголь сработал как сапер — в хлам.

Мы все — знали друг друга довольно всю мою жизнь, хотя и всего: 32 неравнобедренных дня с начала нашей войны.

Швили, усеченный в фамилии как все «грузины» ЦАХАЛа — шесть щелчков языком не смог выговорить даже я (сам «руси», за глаза, конечно. Или «док», или, на худой конец, — «Михаэль»), Швили вдруг запел — как он сказал, «похабную» песню, построчно переводя ее, целомудренно, невинно, на иврит. Он вообще был очень хороший, до наивности открытый мужик, — мы с ним здесь числились единственными «русскими».