Читать «Полковник» онлайн - страница 362

Им, радетелям за историческую справедливость, очень бы хотелось выставить Сталина кем-то вроде Пиночета или папаши Дювалье, потерзавших вволю свои народы. Понятно, так им, радетелям, удобнее вершить свои мелкие делишки. Но только Сталин-то был совсем другим. По крайней мере, если не в сознании радетелей, то в сознании народа. Иначе бы не бросались с его именем под танки, не шли бы с его именем гордо на казнь. Когда выскакивающий из окопа с пистолетом полковник орал: «За Родину-у-у!», «За Сталина!» — тут же подхватывали за спиною окопы, горячо дышало в спину, упоительно несло вперед среди своих. И все это сливалось в то единое, что лишь и могло победить в той страшной войне не на жизнь, а на смерть. И это факт, от которого никуда не деться.

Факт и репрессии, и культ, и ошибки. Но и то, что в полковнике много лет так слитно существует, пережило и времена развенчивания, и времена застоя, — все это тоже факт. В основе нашей истинной жизни всегда лежало братство неравных. Взять революцию, взять энтузиазм первых пятилеток, патриотизм Великой Отечественной войны или радость послевоенного созидания, везде увидим мы именно это — братство неравных. Сейчас доброхоты, из тех, что всегда на подхвате, из этого слитного понятия выхватывают как горящие угольки то одну, то другую его составляющую. Греют нечистоплотные ручки. Сводят это высокодуховное понятие к примитивно экономическому — уравниловке, чтобы вместе с грязной водичкой выбросить незаметно и самого ребенка. Их задача — начисто вытравить в сознании народа это основополагающее наше понятие. Собственно, ради чего и революцию народ затевал и в Великую Отечественную бился не на жизнь, а на смерть. Ну а если же думать лишь о колбасе и шмотках (о чем все речи сегодняшние!), то и революции никакой не надо, конечно, ибо самый подходящий для этого строй — капитализм.

И тогда действительно стоило ли творить революцию? Чтобы теперь опять уговаривать людей на частнособственническую идеологию? К чему все так целенаправленно идет! А разве ж нет?! Да стоит лишь глянуть на эти высоченные заборы, которыми отгораживается современное сословие богатеньких! От кого отгораживаетесь? От собственного народа, как всегда! От которого столько в революцию натерпелись! Которого и сейчас и боятся, и презирают, и тихо ненавидят. Гляньте на этих волкодавов, оберегающих за высокими заборами сословное добро! Гляньте на эти лица, что на аукционах искажены азартом и страстью — не продешевить, урвать! Гляньте на интердевочек, что подмигивают нам с кооператорских календарей. Опять из человеческих душ выплывает на свет божий все низменное, материальное, убивая все чистое, духовное, на что так надеялись и Ленин, и Сталин. На что надеялась Революция.

И еще — хочется полковнику все додумать до конца, чтоб потом уж не мучиться, — а был ли Сталин счастлив? Как человек? Разглядывая фотографии разных периодов его жизни, полковник убежден, что наверняка был. Во время революции, во времена первых пятилеток, первых съездов, во время победы над Гитлером. А потом? К старости? Вряд ли. Потом понимал, наверное, что за страх заставлять человека и жить, и работать и трудно, и аморально. А за совесть? Увы — утопия. К капиталистическому рублю опять вернуться, как сегодня, революционная гордость не позволяла. К христианству — партийность. Что-то главное надо было додумать. Не успел. Да и возможно ли это? Успеть додумать… Да вот хотя бы и он, полковник, сидящий сейчас в кресле с папиросой… прожил жизнь, а что это такое — не знает. Да, не знает — иначе, наверное, не было б так не по себе, одиноко так. Может, надо было жить по-другому? Да нет, все равно — жизнь прожита так, как надо. Выпитая водка еще действовала, никотин благодатно лег на расслабляющее чувство опьянения, и все это вместе делало полковника все более невесомым. Совсем невесомым прошелся он по комнате и уселся в другое кресло, перед трюмо. При всех регалиях, в парадном мундире, с блестящим взором и небрежной папиросой он выглядел в зеркале внушительно, надежно, импозантно даже.