Читать «Покой» онлайн - страница 165

— Все это и есть слияние наших душ, — и говоря это, часто замечал, как в разных системах координат он смешивает в собственной душе три красоты: красоту искусства, красоту любимой им природы и красоту любимой женщины, притягательность которой не иссякала, и что он переживает мир, близкий к волшебной мечте, как единственную реальность.

Поэтому иногда он спрашивал себя: «Мы любим друг друга или Босфор?» Иногда он объяснял их безрассудство и счастье воодушевлением от старинной музыки и говорил себе: «Старые чародеи играют на нас, как на музыкальных инструментах…» — и старался думать о Нуран безотносительно музыки, находя ее в ее собственной красоте. Но так как смесь этих чувств была не такой поверхностной, как он полагал, а Нуран, появившись внезапно в его жизни, воцарилась надо всем, что давно существовало в нем, что составляло большую часть его души и что подготовило его к встрече с ней, то теперь ему казалось невозможным воспринимать Стамбул, Босфор, старинную музыку Османов и любимую женщину по отдельности. Ведь Босфор своей историей дарил им готовое жизненное пространство, как бы очерчивая их жизнь, по крайней мере, в некоторые мгновения и редкие дни, случавшиеся на его берегах в определенные времена года, чарующие меняющейся красотой, хранившей так много оживающих воспоминаний. А старинная музыка — старинная музыка, ограниченная столь суровыми правилами, своим пьянящим весельем побуждала, внушала мысль о том, что человеческая жизнь должна быть раз и навсегда подчинена единственной идее, должна стать пленницей единственной страсти и верной ее последовательницей; чтобы, сгорев в огне этой страсти и став пеплом, человек воскрес — лишь для того, чтобы сгореть и стать пеплом снова; музыка наполняла удовольствием бесконечный поиск и обретение друг друга среди старых и почти забытых красот этого жизненного пространства, созданного именно для этой встречи и богатого настолько, что в нем можно было встретить любой поворот судьбы; музыка показывала путь к этой встрече и готовила их души к тому, чтобы ее пережить.

Однако старинная музыка не уничтожает личность и не заставляет расходовать себя на слепое восхищение. Все наши смиренные музыканты с душами угодников и праведников хотели поделиться своим творчеством с нами и продолжали жить обычной человеческой жизнью, каких бы вершин ни достигали.

Так что эти два элемента, крепко связанные с личностью Нуран, делали ее для Мюмтаза живой загадкой, полной жизни среди влачивших бренное существование прекрасных, но старых предметов, а время оказывалось чудесным образом повержено, когда он находил в ее душе и в ее красоте воплотившиеся законы искусства и духовной жизни. Быть рядом с ней, обнимать ее, любить ее — все это стало силой, во много раз превосходящей существование самой молодой женщины.

И во время их ежевечерних прогулок до ее дома Мюмтаза сводило с ума то, что молодая женщина казалась недоступным сказочным, даже священным существом — таким, каким она была в его фантазиях.

Мюмтаз считал, что с любовью Нуран ему досталась целая культурная традиция; что в постоянных узорчатых переливах «Нева-кяра», в тягостных мелодиях-бесте и радениях, созданных Хафизом Постом в ладе «Раст», в мощных ураганах Деде, шум которых никогда не стихал в жизни Нуран, проявлялись разные ее лица — словно разные представления о Боге; и когда он так рассуждал, ему начинало казаться, будто он становится ближе к истинным творцам своей земли и своей цивилизации, а бренное существование Нуран на самом деле являет собой чудо нового рождения. Ведь свойственный нам вид любви, передавшийся нам от предков и явленный, по крайней мере, в наших народных песнях-тюркю, впитанных нами с молоком матери, будучи фантазией о кровавой страсти, требовал, чтобы в возлюбленном сосредоточилась вся Вселенная. Этот вид любви объединял истории смельчаков из народных песен, святых старцев Стамбула, Коньи, Бурсы, Кыршехира, сказания о преданных друг другу братьях; из народных «плачей» далекого Бингёля и Урфы, где случались кровавые поединки, в которых непременно появлялся нож; из тюркю Трабзона и Румелии; — из всех тех сочных мелодий, полных тоски и желания, потребности излить свою душу, которые живут в нас, турках, с полузабытых мгновений детства, когда мы внимательно прислушиваемся ко всему, что происходит вокруг.