Читать «Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 4» онлайн - страница 45

— Не знаю… — сказал председатель. — В приказе сказано, чтобы они только вот на выборы не ходили и на собрания всякие тоже…

Кто-то тяжело вздохнул.

— А это, голова, вам здорово подвезло, — вздохнув, сказал Гришага Веденин.

— Дд-а-а…

— Ты вот что, Данил Митрич! — тронув председателя за плечо, сказал Гришага и тихо зашептал ему на ухо: — запиши-ка и меня в паразиты-то эти… Уж будь покоен, я в накладе не останусь… по силе возможности…

— Да чего тут, пиши всех! — громко сказал дядя Кирьяк, услыхав из окна последние слова Гришаги.

— Все, мол, паразиты… И больше ничего!

— Вот это верно! Пиши всех! А мы уж для тебя, Данил Митрич, постараемся…

— Пиши, пиши…

— Да мне-то, собственно говоря, все едино… Как хотите…

— Только Мокея, прасола, не пиши! Пусть-ка он, брюхатый бес, промнется… За нас там повыбирает… Ему делать-то нечего!..

— Верно, верно! Чего ему сдеется! Да и какой он паразит! Рожа-то в-во! Лапы загребущие, с утра до вечера чертомелит, все ему мало! Еще спят все, а он ни свет-ни заря на ногах — уж такой до дела… Прямо смотреть тошно…

Наклонившись, старик Пахом спросил председателя:

— Вот что, милой, у старухи моей нога не годится, так ей бы в больницу надо… Что же ей теперь за так там будут лечить, али как?

— Не знаю…

Председатель что-то торопливо писал в раскрытую на коленях книгу:

— Мокей-то! Мокей-то обрадуется… Ха-ха-ха… Один изо всей деревни!

— Да, пузом затрясет здорово!

Председатель кончил писать и закрыл свою книгу.

— Так все паразиты?

— Все, все, родной!..

— Семь дворов у нас в деревне-то?

— Семь… Мокея-то не пиши, он кулак!

— Я и так не записал. Прощайте покуда!

— Прощай, Данил Митрич… Мы уж по силе возможности…

— Ладно, ладно…

Председатель ушел, а мужики еще долго обсуждали это дело у Кирьяковой избы, пока бабы не подоили коров и не позвали мужиков ужинать.

II

Дядя Кирьяк жил вдвоем со слепой женой. Хозяйство у него было плохое, едва ли не хуже всех: плетень на дворе повалился, сам двор зарос густой травой.

Единственная скотина — лошадь — была стара, костлява, капризна в работе и славилась по всей деревне своей блудливостью.

Дяде Кирьяку часто приходилось выслушивать жалобы на свою лошадь от односельчан и даже от мужиков соседних деревень.

То она перемахнула через забор и потравила овсы, то, залезши в сад к дяде Аркаше, поломала яблони и разрушила какой-то сложный механизм, изобретенный хозяином, то, влезши мордой в открытое окно, сожрала у бабы стоявшие на подоконнике герани.

Дядя Кирьяк хладнокровно выслушивал жалобы мужиков, потом шел в конюшню к виновнице преступлений и, глядя на ее костлявую фигуру, длинную горбоносую морду, говорил:

— У-у… гада! Опять набедокурила, окаянная! Воровка чортова, одер, навязалась на мою шею!

И замахивался на нее кулаком. Лошадь испуганно дергала головой кверху. Сплюнув на пол, дядя Кирьяк запирал дверь конюшни на засов.

— Сиди не жрамши за это!..

Потом, почесывая большим пальцем левой руки спину меж лопаток, он долго стоял на дворе, глядя на небо.

Лошадь, высунув голову в окно, прорезанное в стене конюшни, внимательно наблюдала за ним.