Читать «Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1» онлайн - страница 82
Владимир Василенко
— Жить для них… Для них… Милые!
Из-за сугробов вытянулись собаки и застыли, поставив чуткие уши.
IV.
Алексис Штерн волновался. Не надо было напрягаться, вскрикивать. Пожаром захватило. Просто. Не попадал ногой в серый бот, когда чаем чистил пятна с пиджака; тряслись руки. Тошнило: бился в горле смех, вырывался всхлипываньями.
— Аха-ха-ха-ха-ха! Ну, что это я? Ну, что?.. Ну, что?..
В кармане дохи лист английской почтовой.
Алексис,
Слышала, что ты нуждаешься, живешь на окраине. Мы были близки. Правда? Я отдыха о теперь. Жду.
Трамвай далеко не доходит до окраины. Брызгали зелеными искрами сугробы. Крепили мороз звезды. Ухал в сугробы Штерн. Боялся оглянуться; слепо смотрят на него домики. В трамвае не мог оторваться от стекла: отъезжали назад домики, собаки, навоз. Когда отрывался — косил пугливо глазами. Много чужих людей. Понял: боится их. И кондуктора, И трамвая. И как найдет гостиницу «Ампир» — совсем неизвестно. Доха воняет, конечно, слышно другим.
Еще понял. Прежнее ценят. Не такое вот: доху облезлую нараспашь и:
— Жить, жить для них!
И когда увидел Ищу — приглох. В черном шелке стояла, заломив остроуглые руки над головой. Густо-черны впадины глаз, волосы, брови и губы — это в приглушенном свете апельсинно-оранжевого фонаря, что живет под лепным потолком. Таятся в оранжевом сумраке пуфы, гнутые стульчики, трюмо, переполненные рыжим светом. Черны лапы пальм. Сгущают теплую тесноту комнаты ковры: облепили пушистыми телами стены, пол, брошены на пуфы, залегли толсто-кровавые, как куски мяса. Прячется нога в их теплый мех, растянулись: пышные, откормленные, как коты. Резко-четко тело в черном, в текучести апельсинного света, в мягких объятиях ковров.
Придавили вещи А. Штерна. С тоской — о нехорошей дохе.
Ида левой рукой пожала дрогнувшую руку замирающе-голо, как раньше. В оранжевом свете, о котором забыл, в духах, о которых забыл.
Тянется грудной голос, как медлительный свет, как сладкие запахи:
— Алексис, какой вы растерянный… знаете… как баба на… толкучке… Постарели, бедняжка… Почему не снимаете ботов?
Багровея, стянул с ног. Полоснула блестящей улыбкой:
— А… а. Это те… знаменитые!
Не ответив, кивнул головой. Заметался. Судорожно нащупывал почву, чтобы встать твердо и отбить: голый фонарь и небрежно-смеющийся голос. Вспомнил: широкое, простое, как русское поле, девичье лицо — защиту.
Спросил, не глядя на четкое тело. Трудно шевелил губами:
— А… а… вас эти годы никак не изменили?
Шагнула по беззвучным коврам. Стала близко.
— Я подурнела — Алексис?
Ослабел. Изысканными духами внятно пахло. Как победить?
Нет, нет. Пустяк это хорошо надушиться. Ходила вот эта в мужских ботах, Сметанич студень своровал…
Скорчил щеку, вцепился глазами в голубое, пудреное лицо:
— Помните, как плохо я картошку добывал?
Повела карминными губами: неудачная шутка.
— Стоит ли вспоминать… убогое!..
Блестящим ногтем в кнопку звонка.
Кружевному фартучку:
— Даша, кофе.
Как раньше — безразлично-повелительно.
