Читать «Арена: Пять новелл о человеческих странностях» онлайн - страница 127

Попутчик вдруг завертелся ужом, глаза его засверкали, и сдавленным шёпотом он не сказал — выдохнул:

— И по нашей истории проехался! Выговорить страшно, но какая поэзия, какая поэзия… Емельку Пугачёва знаете? Кто же не знает, история на все времена; Петром III звался, императором Всея Руси… А он и был Петром, мужем императрицы Екатерины. Из дворца бежал, за жизнь свою опасаясь, скитался, нищенствовал, жизнь понял, святым человеком стал, имя умершего своего друга, Емельки Пугачёва принял, и жену его, и деток — чтоб по миру не пошли. На смертном одре, от чумы помирая, признался, кто такой есть, — а вдруг выздоровел! И понесло его народной волной, понесло — до самого до эшафота. И вот стоят друг против друга: она на троне, он на эшафоте, жена и муж, возлюбленные, из одного тела слепленные. Друг на друга смотрят. И узнать его нельзя, столько лет прошло — но она-то узнала! Едва завидела — сразу узнала! А палач уже за спиной, а топор вострый в руках сверкает, слова последнего ждёт! Каково?!!

— Ну… это вы уж… слишком, — борясь с удушьем, прошептал Аркадий Ильич. — Я…

— И я так сказал! — сверкнул глазами попутчик. — Да! А он мне и говорит: а детальку одну помните?! Фельдмаршал-то наш Александр Суворов, который его в полон взял и в Москву вёз, в пути-то его наручником к своей руке пристегнул. И не в клетке вёз — это вам не кино — а в шелковой карете! Ну скажите на милость, к своей-то руке зачем? Боялся, что сбежит? Так ведь в клетке деревянной и вправду было бы надёжней! Как понять фельдмаршала-то гениального? А очень просто понять. Всё знал! Приказа нарушить не мог, наручники снять был не волен. И вот одним наручником себя с ним соединив — уважение своё продемонстрировал! Уважение и верноподданство! На веки вечные! Всему миру! И нам, потомкам, в том числе. А!??

Он вдруг закричал, не в силах сдержать восторг перед силой своей почти преступной фантазии.

— Может, и врал всё старик, старики часто врут… — устало сказал вдруг. — Но какая музыка в этой его лжи!.. Какая великолепная музыка!.. — он умолк, переводя дыхание. Он впервые замолчал, а до этой секунды слова рвались из него могучим потоком, поток этот захлестнул Аркадия Ильича своей стремительной мощью, слова владели им, он чувствовал их власть, был их рабом, колодником, плебеем — и, о чудо! — был счастлив этим рабством, даже отчего-то страшился его потерять…