Читать «Живи и радуйся» онлайн - страница 145

Я слушал, мало чего понимая, но молчал. Меня услаждал матушкин голос: ровный, мягкий, спокойный. Что-то далекое натекало мне в душу от этого голоса. Память ли сердца о младенчестве, о том времени, когда матушка рассказывала мне детские сказки, убаюкивая, или глубокая любовь к ней лелеяла душу, но отрадно мне было и сладостно.

Сыновья любовь к отцу как-то притухла за годы войны. Да и не успела она у меня устояться, вырасти до тех пределов, когда и сердцем, и душой чувствуешь кровную связь с родным человеком, осознаешь его неотъёмную близость с собой, глубину его жизненной духовности, и трепетно ловишь каждые отзвуки его голоса. А матушка вошла в моё сознание, возможно, еще раньше грудного младенчества, с самых мгновений моего зрительного восприятия света. Я как бы впитал все флюиды её естества, глубоко и на всю жизнь. Да и где он – отец? Тревога за него засела в душе глубоко и неотвратно: стоит только улететь мыслями в прошлое. А матушка – вот она, рядом…

– …Оставшиеся после трепания отходы, – продолжала матушка, – использовали для грубого тканья на мешки или попоны, или вили из них веревки. Затем шел процесс чесания. Лён чесали специальной щёткой из гвоздей. – Увлекшись, она гнала и гнала пряжу на веретено, и скорее воспоминания подняли в ней желание высказаться, чем мой интерес. – Очесанные «куколки» – по пять «горстей» – привязывали на прялку и пряли, обычно – зимой, на нитки, которые затем мотали на рогатки и крестовины. Полумотки мочили и совали ненадолго в древесную золу…

А охотник-то оказался добрым – он не стал стрелять утку, а поднял ружьё на коршуна. И эх! Кончился стерженек – зацарапали бумагу обстроганные концы карандаша, и пернатый хищник так и остался висеть над уткой. Жалко.

А матушка, не замечая моего сожаления, продолжила:

– После этого их сушили на печке и сутки парили под тряпками, полоскали, снова сушили и разматывали на бобины. Потом – сновали на сновалке и ткали на самодельных станках на холсты. Вытканные холсты мочили, колотили вальками и снова сушили. В то время все берега нашего пруда были сплошь устелены холстами. Мочение повторялась несколько раз в день – мочат и колотят, мочат и колотят. Такое отбеливание длилось недели две: обычно – весной, до прополки хлебов. И холст становился белым. Из него вручную шили рубахи, штаны, рушники, занавески и полога… Рушники и рубахи расшивали специальными нитками, называемые бумагой. Их покупали в торговых лавках…

Уже знакомой в какой-то степени с крестьянской работой, я прикидывал: как да что? И был поражен тем объемом работы, который нужно было проделать, чтобы получить тот самый, пригодный для шитья рубах, холст. «Это сколь же дел! – закрутились в сознании примерные прикидки по всему тому, что рассказала матушка. – Не охватить!» Меня даже рисунок перестал интересовать. Я глядел, как мелькают спицы деревянного колеса прялки, и слушал.

– Почти так же обрабатывали коноплю. Конопляное волокно – грубое и толстое – шло на изготовление веревок, которые сучили на деревянных бобинах, дома, используя специальные отверстия в лавках.