Читать «Нижегородский откос» онлайн - страница 113

Она знала лучше его лес, реку, растительность, повадки зверей и птиц и всегда легко находила слова в разговоре на эту тему. Тогда уж он молчал, а она объясняла, даже предсказывала погоду, урожай, характер сельских толков, забот и опасений.

— К вечеру будет тише, — говорила она убежденно, — вот увидишь, Сенюшка.

— Да почему так? Знахарка ты, что ли?

— Так это же всегда так, испокон веку. Обыденник (так она называла дневной ветер) днем колышет, к вечеру отишит. Пословица старинная.

Приходил вечер, и, верно, становилось тише. Тогда Сенька досадовал («тут совпадение, а она уже вообразила»), а она на это замечала:

— Видишь, потишело. Старики недаром приметили.

— Чудаки твои старики, да и ты вместе с ними. Случайно совпало твое пророчество с утиханием ветра. Вот и все тут.

— Нет, не все тут. Моя мама всегда погоду предсказывала. От нее и я научилась. Вот нынче летом много ягод, об этом я знала наперед. Много кормов — готовь коробов, много мошек — готовь лукошек. Видишь, нынче ягод и грибов столько, что не выберешь. Потому что мошки застили свет да лесная трава по колено.

— Да будет тебе. Ну что ты зря болтаешь! Как неприятно мне слушать такие речи. Взялись за науку, а все тянешь к старому режиму… Выкинь старый хлам из головы. Все это сказки старых баб, поповские бредни.

— А сколько раз, Сенечка, я примечала: если убить змею и повесить на березе, вскоре польет дождь. Помнишь, как у нас кузнец Вавила утоп, так перед этим три недели лил дождь. И завсегда так. Во время града выкинь помело в окошко, и тут же, вскоре, град пройдет. Много раз мы это с мамой пробовали делать, и все в точности сбывалось. А еще ежели в правом ухе звенит — то всегда к теплу. А если в левом — к холоду.

— Перестань, — вскрикивал он в бешенстве. — Перестань толочь черта в ступе. Я изучаю фольклор, так этой чертовщины там столько напихано, аж тошно читать. И чертовщину эту я лучше тебя знаю и понимаю, что к чему. Средневековье.

Он все больше и больше распалялся, так что она начинала бледнеть от страха, особенно ее пугали эти неудобоваримые, неповоротливые слова-вурдалаки.

— Мракобесие! Поповщина! Предрассудки темной массы!

Он отходил быстро и начинал просить прощение за грубость. Это были самые сладкие минуты в ее жизни, когда он просил прощения и каялся.

— Надо тебе оторваться от своих старух, — сказал он, — гулять со всеми, с подругами, быть на гулянках.

— Мне и выйти не в чем, — ответила она. — Это вот на мне единственное платье, которое я надеваю для тебя. Да и оно старенькое. А в остальное время хожу кой в чем, форменной замарашкой. Перед собой стыдно.

— Действительно, чертовщина. Айда на базар!

Сенька повел ее на базар в волостное село, в котором он когда-то раскулачивал богатых жителей и где бушевали эсеровские мятежи. И тут теперь все обновилось. Новенькие постоялые дворы и трактиры, лавки и склады, новые вывески. Вывески новые, слова старые: «Бакалея. Агромадный выбор первосортных товаров. Семен Трешников с сыновьями». Этих богатеев Сенька тогда сажал в кутузку, вызывал в волкомбед, обыскивал, кричал на них. Как все меняется на глазах, даже трудно в это поверить.