Читать «Два детства» онлайн - страница 39

Мне и после приходилось быть у него в подпасках, когда школьников распускали на лето. Немало мест исходили мы, не один кустик обсидели. Хлестали нас дожди, полыхали в глаза молнии, ворчал и ахал в ухо гром, сушили нас ветер и солнце.

Ненастный день. Стоит Паня на бугре, как серенький лоскутик, надетый на палку. Сыплет мелкий, противный дождик, на душе серо и гадко. Сижу на корточках, накрывшись башлыком. Так и хочется поднять лицо и плюнуть в мутное небо, но шевелиться нельзя: вода стекает за ворот. У Пани на плечах кусок старого брезента. Клюет его дождь, а он неподвижен и молчит, смотрит на пасущихся овец, на мутный горизонт, дальний туманный лес.

Я видел по крутым логам, где образуются снежные завалы, изуродованные деревья. Как только ни изовьет тяжелый снег стволы! Кажется, не поднять деревцам своих вершинок к солнцу. Но пробудит весна в земле соки — заживет поросль в сиверах, изгибаясь и перекручиваясь. Какая сила жизни! Паня походил на эти задавленные, но упорно живущие деревья. Как коряжинка, стоял он на бугре. Когда овцы разбредались, Паня поднимал палку, кричал:

— Кыр-р-р-ря! — Животные понимали его знаки и возгласы, собирались в кучу. Упрямой овце он грозил палкой, качал головой, сокрушался:

— Дура и есть. Не положено тебе мысли в голову, а в стадо лезешь. Вороти-ка эту шлынду, — приказывал мне Паня и опять молчал да смотрел.

В жаркие дни пригоняли стадо на стойло к водопою. Овцы ложились в тени кустарников, а мы усаживались у колодчика, на дне которого в луночке играл родничок, шевелил мелкие песчинки, постреливал бусинками светлых пузырьков. Раскрываем сумки, едим, припивая холодной водой. Паня вкусно глотает из бутылки, подняв кверху лицо. Кадычок по горлу ходит маленьким поршеньком. Солнце просвечивает жидкую бороденку, и кажется, что лицо у Пани испачкано, залеплено клочками серой паутины.

— Бог напитал — никто не видал, — говорит Паня, закрывая сумку. — А кто видел — не обидел. Крошки смахнем в ладошку да угостим дома кошку.

Я заметил, как он бережно относился к хлебу. Нелегко добывал его Паня. Даже хлебные крошки не выбрасывал из сумки, а стряхивал на лист лопушника, клал на пенек.

— Хлеб на потребу людям дан. От куска в человеке сила бывает. Сила и хлеб добывает. А крошки пусть всякая божья тварь разберет — козявка, мушка, таракашка. Птичка склюет, — песенку споет, а мы когда и послушаем.

Забота обездоленного человека о летающем, ползающем мире трогала меня. Маленький Паня в эти минуты светился приветливым окошком. Но почему всякая тварь шла от бога? Тут мне хотелось с ним поспорить.

— Бога нет! — сказал я и поглядел на Паню.

Паня, раскладывая на солнце онучи, обернулся ко мне. Брови сдвинули морщинки на лбу, в белесом камыше ресниц открылись голубоватые озерки глаз.

— Что! Я вот те тресну в затылок-то!

— Да, тятя дома говорил.

— Твой тятя не знает, где мама живет.

Сразу стало обидно за отца, захотелось сразить Паню веским доводом, чтоб свалился он с пенька — этот злой леший-колючка.

— Учитель в школе тоже говорил. В книжке написано!