Читать «Два детства» онлайн - страница 2

— Петру взяли…

— Микита ушел…

— Апросинья-то с кем осталась! Все малешеньки да голешеньки.

— У Пашки-то Титова, надо быть, под лавкой тоже остался?

— Как, поди, не остаться. Анна, хоть и прыткая бабенка, а без мужика, — что толковать…

— Без мужика баба — изба без крыши: дожжу всегда нальет.

— Оно так: примужняя баба — трава припенная: не истопчут.

Меня несет кто-то на руках, большой и теплый. Впереди идет высокий человек, рядом с ним, меньше ростом, — женщина. Ее голова туго стянута расшитой цветной шамшурой, сверху наброшен полушалок. Это моя мать, а высокий человек — отец, которого сегодня куда-то провожают. Через голову матери вижу телегу с запряженной белой-белой лошадью. Она привлекает мое внимание, но смотреть мешает чья-то борода. Борода поворачивается, щекочет под носом. Я чихаю и слышу, как в ней кто-то говорит со шмелиным перегудом: «Христос с нами», и шершавый палец утирает мой нос. Это неприятно, а палец ездит взад и вперед. Отворачиваюсь, упираю подбородок в мягкое, пахнущее незнакомым духом плечо, смотрю на пустую улицу. Над ней высоко горит солнце, куры выходят из-под ворот, из переулка выскакивает собачонка, смотрит, подрагивает ушами.

Сельская площадь. По бокам пупырьки густой крапивы. Много народу. Кто-то громко говорит. У сухой березы парень, в розовой рубахе без пояса, плачет и поет, сидя на земле. Женщина поднимает парня, отряхивая пыль с его плисовых шаровар. Рядом лежит гармошка, зарывшись белыми пальчиками клавишей в дорожную пыль, раскрыв острые ребра-мехи. Парень поднимается на колени, тянет себя за волосы и поет-говорит: «В голове моей мозг высыхает, нету в сердце пылого огня».

— Тихо! Слухать бумагу!

Люди подвигаются к сборне, где на исхоженном крыльце стоит человек с бумагой. Он читает, а перед крыльцом обособляется группа людей, забритых на войну. Бумага кончена. Человек поднимает ее вверх, говорит в небо:

— С богом!

Тронулась площадь. Мягко стучат колеса, похрустывают гужами наборные хомуты, побрякивают тусклые медяшки шлей, поют гармошки разноголосо, наперебой.

Улица поднимается по бугру, а там, остановившись передохнуть, окружили ветлы сельскую церковь. Она подняла высоко, как руку, приплавившийся под жарким солнцем крест. Все остановились, повернулись на крест, обнажили головы. Вперед вышел степенным шагом старик, взял костыль под мышки, дернул бороду к небу, и рука его, широко загребая, стала тыкаться в голову, в плечи. Тут же мелко-торопно заметались руки перед лицами людей, закивали головы, а перед воинами какой-то человек, в длинной чудной одежде, поднимал и опускал что-то поблескивающее и простирал руку над склоненными головами.

Окраину села замыкает поскотина. За ее высокими воротами начинаются пашни, а в черте березовой изгороди, на лугах, болотцах и в рощицах все лето привольно пасется без присмотра скот. Здесь же в весенние, летние праздники проводит свой досуг сельская молодежь, играя в лапту или бабки. Сюда летними ночами несут парни и девушки свою любовь, и не замолкает она до утра, как звон шаркунцов и колокольчиков на пасущихся в лугах конях. Отсюда через распахнутые ворота начинается дорога в поля, а за ними — далекий, неизвестный мир, в переливах текучего марева… Тепло, поют гармошки, а женщины припадают цветными платками к плечам мужчин.