Читать «Оскорбленные чувства» онлайн - страница 79

Эрнест Погодин по случаю выставки явился почему-то без трости, но в узорчатом парчовом халате, под которым виднелись русская рубаха и турецкие шаровары. В качестве сопровождения была привезена девица-каланча с полутораметровыми ногами. Удивительные ноги открывались при каждом шаге девицы в разрезах густо-алого платья.

Ангелина, – представлял ее Погодин, – будущая актриса.

Было известно, что Погодин женился раз пять и в нескольких городах содержал с десяток детей от случайных женщин. Последняя жена сбежала прочь, не вынеся его артистических экзекуций. Погодин принуждал ее, по слухам, застилать супружеское ложе особыми простынями, наволочками и пододеяльниками с ее собственным изображением – портреты кисти Погодина отпечатывались на постельном белье по спецзаказу. Жена взбивала подушки и прогонялась на улицу. В кровать запрыгивала стайка юных и знойных наяд. И пока Погодин услаждался дионисийством на жениных ликах, сама жена бродила под окнами и покорно ждала окончания оргии.

Громыхнул искореженным звуком взбесившийся микрофон. Гости заткнули уши, шалуна поправили. К микрофону прыгучей походкой приблизился министр культуры. Икры его легонько дергались, переполненные энергией. Накачанное плечо исходило силой. С молодецкой гордостью обводил он глазами зал: вот влюбленно подавшаяся вперед директор музея, вот ручные репортеры из местных изданий, сальные их рубашки перетянуты сбруей аппаратуры, вот бульдожьи лица госслужащих, клонящихся ниц пред величавостью портретов, вот вездесущие, вечность назад отцветшие барышни, почитательницы искусства.

Эрнест Погодин – это наш Дали, – начал министр, – он наше зеркало и наш летописец. – Речь министра приобретала размах. Она парила пегасом: – Триумф оригинальности… – говорил он. – Таинственная и точная живопись… Ярчайшая личность… Нашему музею сейчас, наверное, завидуют Метрополитен и Лувр…

Я счастлив быть современником Эрнеста Погодина, – закончил министр.

Он видел – портрет его любуется оригиналом с боковой стены. На портрете министр в ломоносовском парике и в красном камзоле. В руке у него гусиное перо, а рядом темнеет дужка глобуса. Он пишет кому-то в будущее, предвидя сквозь морок и тучи новый восход России.

Министру зааплодировали. Следом выплыла директор музея. Завитки на ее голове круглились спиралями, в каждой – загадка жизни, Вселенная, Млечный Путь, сжатая энергия, свет в конце тоннеля, старение и рост Луны, папиллярные петли, восходящие и нисходящие смерчи… Речь директора изобиловала благодарностями. Признательности министру лезли из нее, как дрожжевое тесто из кадушки. Они были сдобрены сахаром, карамелью, мускатным орехом, кардамоном, корицей, патокой. Они пахли пекарней, в которой делают пахлаву. Они сочились растопленным маслом и медовым сиропом.

И конечно, – проблеяла она, – для нас огромная честь принимать картины великого Эрнеста Погодина.

Имя художника зазвучало пронзительно. Снова залопотал, забрызгал помехами микрофон. Раздались хлопки, но, перекрывая их, растарахтелся сзади чей-то рассерженный голос.