Читать «Оскорбленные чувства» онлайн - страница 65

А все же – снова пошел он в атаку, – что конкретно так оскорбило следствие?

Я… – запнулся Сопахин, – я не склонен винить детей. Они меня поддержали. Вот, я уволен теперь, а ученики ко мне ходят, и в СИЗО ходили. Просят к ЕГЭ подготовить, за плату. Репетиторство мне подкидывают…

А претензии к вам какие все-таки?

Одна ученица, десятиклассница, записала кусочек урока, как раз по Великой Отечественной. И там я вроде как надругался над нашей историей. Но самое главное – это декада. Декада – это уже публичное искажение прошлого, и наказание там похлеще.

Как это исказил? – упорствовал Катушкин.

Ну как-как… – прогундосил Сопахин, сморкаясь в шероховатую бумажную салфетку. – Я рассказывал о пакте Молотова – Риббентропа. О совместной оккупации Польши советскими и гитлеровскими войсками. Ну и как мы присоединяли прибалтийские республики. Если коротко, аннексировали. Сначала Эстонию, Литву и Латвию, потом Финляндию… Ну, это тоже подшили в дело.

Сочли фальсификацией?

Ну да. Там следователь такой, усатый. Он мягко говорил, по-доброму. А двое других – те настоящие бычища, пару раз мне даже зафитилили. Когда я спорил.

Сопахин потянулся к стакану с киселем. В киселе тонула муха. Он принялся доставать ее черенком суповой ложки. Кисель задрожал, как живой, не отпуская жертву, цепляясь за черенок. Муха была выкинута в угол стола. Лениво прядало ее крыло.

Ну а как они возражали? Что можно возразить на факты? – не унимался Катушкин.

Возражали? Обыкновенно. Что я клевещу на советское государство. Что пакт о ненападении был победой нашей дипломатии, что это хоть на время отсрочило войну. Что Польшу и остальных мы, наоборот, спасали. Армия-освободитель. Что Сталин, при всех издержках в виде репрессий, был эффективный менеджер.

Они что, поклонники генералиссимуса? – встрепенулся Катушкин.

Да нет… – кисло ответил Сопахин. – Просто, говорят, нельзя ни в коем случае уравнивать Сталина с Гитлером. Иначе получается реабилитация нацизма. Это преступление. А я выходит что уравнял.

Сопахин поднес стакан с киселем к тонким губам и принялся осторожно заглатывать его желейную густоту. Обнажилось рифленое донышко.

И что теперь делать будете? – спросил Катушкин.

Да ничего. Деньги искать. Мне тут к тому же дверь испоганили. Написали краской «фашист». Видно, соседи.

Почему же фашист?

Ну как почему? По статье моей так и выходит.

Сопахин устал отвечать. Он беспокойно рвал катышки с рукава свитера, взор его бегал по сторонам. Он смотрел на старуху, которая жевала деснами сдобную булочку. Под седым волосьем ее просвечивал череп, на лбу и висках коричневели заплаты пигмента. Старуха только что купила себе эту булочку на собранные в кулек монеты и попросила у поварих стакан кипятка. В кипятке распускался ржавчиной взятый с чужого подноса спитой чайный пакетик. Старуха была попрошайка, ей не хватало пенсии. Во взгляде ее читались отрешенность, голод, раздражение, умиление, восторг, обида, униженность, бранчливость, смирение. Половина булки будет съедена, другая достанется голубям. Голубь – святой дух, божья птица.