Читать «Розка (сборник)» онлайн - страница 110

«Это как же так? Это как же теперь понимать? Это что же это такое?» – она сначала шептала себе под нос, а потом, не быстро, через неделю, а то и через две после открытия, выдала вслух – в ор, в полное горло: «Вы же обещали! Мы же были вместе! Я же к вам за советом. Я же ректором хотела стать! А вы, значит, вот так? Вы, значит, сбежали? Бросили? Птички? Так я вас огорчу: там не Новая Зеландия. Никаких утконосов! Асфальт, утырки и срань Господня. Сами себе окно будете мыть! Хватит с меня», – она бросила в него тряпку, не хотела, чтобы в лицо, но попала именно в лицо. Грязи было немного, а унижения – по самый подбородок. И удержаться, чтобы не схватить эту тряпку и хлестать его – еще и еще – по плохо выбритым щекам, по глазам, по носу, с горбинкой и волосами в ноздрях – Ольга Петровна не смогла, потому что никто бы не смог. Так она думала потом: никто бы не смог – дышать в унисон, ловить каждый взгляд, движение брови, следить за рукой с подрагивающим указательным пальцем, улавливать в выдохе чеснок, калиновую настойку, коньячные пары, вслушиваться в кашель, в слова, понимать или делать вид… И все время зависеть – зависеть от настроения, давления, от звонка дочери из самого Берлина, от инструкций министерства, от его желания выпить и от похмелья тоже. Пятнадцать лет – начеку, в почетном карауле, на вытяжку. Пятнадцать лет без детей, а потом и без мужа, который вдруг устал удивленно диктовать «Аполлонов», похудел на тридцать килограмм, поглядел в сторону и в нее же – ушел, бездарь. Пятнадцать лет… Кто бы удержался бить тряпкой по морде укравшего самые лучшие, наверное, пятнадцать лет жизни? Укравшего и сбежавшего к своим – в тридцать процентов, в тридцать проклятых и вот так подло проклюнувшихся тридцать процентов.

Она устыдилась раньше, чем выдохлась. А потому хватило еще сил, чтобы набрать ванну, оттащить-усадить в нее старого Вовка, помыть бережно, как когда-то бабка мыла ее, а она, Ольга, никого, переодеть в чистое, дотереть окно, чтобы, как хрусталь, и уткнуться ему в колени: «Простите… Простите… Папа – мастером был в мартеновском цеху. Мама – крановщица. Мне досталась старая жизнь. Старая и сильно поношенная жизнь. У меня всегда было платье «на выход», я пела в хоре, я люблю смотреть телевизор. Мои одноклассницы торговали на рынке и собирались в модели, они пили джин-тоник и красили волосы. Я читала стихи, стоя на табуретке. Потом я выросла, и от стихов ничего не осталось. Мама хотела, чтобы я работала в чистом и прохладном, а папа хотел, чтобы я стала следователем. Они отдали меня в университет, а мои одноклассницы вышли замуж и торговали на рынке. У меня есть запасы соли, круп и спичек. Летом я еду в Мариуполь и закрываю триста бутылей всего. В помидоры мы кладем смородиновый лист. Десять лет назад я сказала бы «ложим». Если меня никто не слышит, я и сейчас говорю «ложим». Культурология в тот год была без конкурса. В этом году я могла бы поступить на физику. Я должна быть в чистом и прохладном. Маме нравится, что я рядом с вами. Я хожу в библиотеку. Я научилась пользоваться электронной почтой. Мои одноклассницы торгуют на рынке и ходят петь в караоке. У них есть социальные сети. А я не умею. Мне теперь распечатывают из них важное. А я приношу это важное вам. У вас тоже старая жизнь. И вашим электронным ящиком командует секретарша. Она читает ваши письма перед тем, как распечатать. Но ваша старая жизнь – ваша. А моя – с чужого плеча. Они купили мне ее уже ношенной и зачем-то на вырост, а я не выросла. Они носят ее сами. И раньше, и сейчас они носят эту жизнь и не знают, где продают другую. Огород, еда в холодильнике на три дня и выписанные газеты. Они скучают по музыке, которой начиналась программа «Время». Жизнь после «Времени» – только для бездельников. Кто рано встает, тому Бог дает. Мой папа – коммунист. Я – директор центра инноваций. Никто не знает, что такое инновации. И папа тоже. Он говорит, что я – почти проректор. Но лучше бы следователь. Следователь – лучше. Мне досталась старая жизнь. Я не знаю, как это «быть в курсе». Я читаю Адама Смита. Я делаю закладки и выписки. Но это не помогает. Когда вы заболели, я купила себе фиолетовый костюм. Он подошел бы к вашему креслу. Теперь пока – к пустому. А мой муж… бездарь, и его сука родили ребенка. Сука пригласила меня в гости. У меня уже был фиолетовый костюм, но я не понимаю: когда все со всеми, то кто кому кто? Почему надо относиться ко всему легче? Как это «легче»? Почему я все время составляю список, а они – просто в курсе? Почему мне страшно, а им нет? Почему им досталась эта новая жизнь, в которой все равно кем быть, лишь бы быть? Лишь бы рынок и караоке, лишь бы ничего? Почему я думала, что высиживаю рядом с вами судьбу, что терплю ради судьбы, молчу и боюсь ради судьбы? Почему она не пришла? Куда мне нужно отнести деньги, чтобы папа мной гордился? Чтобы на визитке было написано коротко и для папы ясно? Сколько денег? В какие руки? Папа может продать гараж. У него все равно уже нет машины. Его машина – моя докторская. По педагогике оказалось недорого. Дорого – это по юридическим наукам. Зачем ему теперь гараж? А я делаю «химку». Химическую завивку. Раз в полгода. Это очень удобно, всегда с причесочкой. Вам нравится? Я нравилась вам как женщина? Когда мой муж-бездарь весил сто шестьдесят килограмм, я нравилась ему как женщина один раз в месяц. Но он похудел и теперь у него Сука… Что же мне делать? Что же мне делать?»