Читать «Розка (сборник)» онлайн - страница 109

Когда Старый Вовк тяжело заболел и не умер, но и не выздоровел, а превратился в сидячее дерево, Ольга Петровна растерялась. С одной стороны, открылась возможность: женщина-ректор звучало модно, современно, красиво. Раздумывая над этим, Ольга говорила в камеру: «Снимайте меня с правой стороны. У меня несколько несимметричное лицо. Его гуманитарная часть смотрится хуже, чем естественная. Да, для меня это было неожиданностью. Нет, я никогда не планировала. Мою бабушку звали Марта Евменовна, она работала счетоводом в ЖЭКе, но мечтала о сцене. У каждого – своя судьба… И что угодно, в конечном итоге, можно превратить в театр “Березиль”».

Когда «камера» отъезжала, Ольга думала о другой стороне, о том, в чем была несведуща и слаба. Она думала, например, о «местовых» – о деньгах, которые нужно заплатить за должность кому-то, кого она не знала, но кто точно ведал и распоряжался приказами, согласованиями и решениями государственного значения. Она думала еще о бабке, Марте Евменовне, которая тоже однажды вознамерилась взять штурмом должность начальницы ЖЭКа, но была посрамлена на товарищеском суде, который вынес ей товарищеский приговор и заклеймил ее гордыню, отсутствие самокритики и диплома о высшем образовании. Бабка являлась Ольге Петровне во снах, в яркой атласной юбке она танцевала румбу и обмахивалась счетами, как веером. Костяшки трещали над самым ухом, Ольга Петровна просыпалась, бросалась к ящику с постельным бельем, в котором – между ненадеванным бежевым и оранжевым – для гостей – комплектами хранила документы. В отличие от бабки, у Ольги Петровны был даже диплом о присвоении докторской степени в области педагогических наук. У работы было длинное название, которое Ольга Петровна не помнила, а потому носила записку с названием в красивом красном, но поддельном, а потому недорогом, кошельке «Шанель». Целый год после защиты она носила в кошельке аннотацию – краткое содержание, чтобы если вдруг… Но «вдруг» так никогда и не случилось. Однако и вздохнуть свободно так никогда и не пришлось. Где-то в Киеве или в Харькове или может быть даже во Львове жил человек, который вместо Ольги Петровны складывал слова в мудреные и бесполезные параграфы и разделы, снабженные «оптимальным», как сказали оппоненты, вряд ли читавшие ее работу, научно-справочным аппаратом. «Сейчас у всех так, – говорила Ольга Петровна в камеру, – сейчас у всех так. Но мы положим этому конец. После нас придут честные и неподкупные. Мы – дети большого процесса хождения по пустыне – вымрем, а они придут…» Когда камера выключалась, Ольга Петровна всхлипывала по-детски и жалобно дошептывала: «Я больше так не буду, я больше никогда так больше не буду».

Чем больше снилась танцующая бабка Марта Евменовна, тем чаще Ольга Петровна ходила навещать Старого Вовка. Неузнаваемого Вовка, который жил теперь вне речи, вне движения, вне ручки с золотым пером, которой всегда что-то записывал, записывал, хитро улыбаясь себе под нос. Коляска Старого Вовка стояла напротив широкого окна. Если солнце сильно било в глаза, он морщился и быстро засыпал. Если солнца не было, если оно уходило на закат, если пряталось за тучами, он смотрел на улицу. Часами смотрел на улицу. Ольга Петровна мыла стекла этого большого окна каждые три дня. И даже зимой – каждые три дня. Ольга Петровна думала, что ее появление на подоконнике было для Старого Вовка большим неудобством. Он хотел смотреть на улицу, а приходилось – на нее. Она извинялась, шутила, что-то глупое, явно глупое говорила на камеру, она много шумела, натирая стекла по старинке – мятыми газетами. И однажды обнаружила, что он ее не видит. Птицу, присевшую на ветку, видит, тучу, двигающуюся на форточку, видит, видит ствол старой липы, по которому карабкается кошка, видит гнездо, сооруженное воронами, воробьев, бьющихся с синицами за сало в кормушке… Видит! И взгляд становится осознанным, твердым, спокойным и кажется даже иногда смеющимся. Их – пернатых, хвостатых, полосатых, шерстяных, мокрых и угрожающих тоже – видит. А ее – с тряпкой, ведром, в новом костюме – прямо для ректорского кресла – и в домашней переодежке – нет.