Читать «Давно, в Цагвери...» онлайн - страница 92

Я помню, однажды, в годовщину гибели Грибоедова, Мария Марковна взяла меня и Лиану на гору Давида, Мтацминду, поклониться могиле писателя.

Когда поднимались на фуникулере и позже, уже в Пантеоне, Мария Марковна рассказывала нам о жизни Грибоедова, друга декабристов Одоевского, Чаадаева и Рылеева, о его любви к Нино Чавчавадзе, о его презрении к «барабанному просвещению», которое насаждали в странах, просивших в те годы у России и покровительства, и защиты, о его преждевременной страшной и трагической гибели.

— Да, — говорила Мария Марковна, — Грибоедова зверски убили, а ему было всего тридцать четыре года и он совсем недавно женился на Нино Чавчавадзе. Наша семья дружила с семьей Чавчавадзе; вернемся — я покажу вам фотографии и письма…

«Обитель смерти» — так несколько высокопарно выразилась Мария Марковна о кладбище на Мтацминде, где вокруг мраморных и гранитных надгробий и сейчас высятся сумрачные кипарисы. Она и сама чем-то напоминала кипарис — высокая, всегда печальная, в черной вдовьей одежде. «Это уж навсегда, Верико», — сказала она однажды маме…

Мы поднялись на Мтацминду. День был с солнечными проблесками, но холодный — январь. Невесомо, неслышно падали с неба крупные хлопья снега; город лежал внизу, окруженный горами, — в нем было что-то древнее, библейское. Я не знаю другого города, который будил бы во мне такие глубокие и чистые чувства, — может, потому, что Тифлис — моя родина?

Мы с Ли долго стояли на площадке перед Пантеоном, и мне кажется, и она испытывала чувства сродни тем, которые волновали в ту минуту меня. И вообще мне думается, что мы с Ли часто думали и чувствовали одинаково, нас, видимо, объединяло некое, как говорили в старину, сродство душ. Она была умная и чуткая девочка, и о том, что она мне далеко не безразлична, я, кажется, впервые понял именно тогда, на горе Мтацминда, у могилы Грибоедова.

Мы стояли у вырубленного в скале грота, где из черного мраморного камня вздымался, как бы крича о безвременной и бессмысленной смерти, высокий бронзовый крест с распятием. Обхватив подножие креста судорожно застывшими руками, на камне лежала бронзовая женщина — лица было не рассмотреть. Я не знаю, похожа ли эта бронзовая фигура на живую Нино Чавчавадзе, или это лишь символ скорби, символ страдания, горя по разрушенной любви?.. Не знаю.

Я стоял, взявшись руками за прутья решетки, ограждавшей могилу, а Ли стояла рядом и по-детски прилежно, старательно, читала по складам: «…убит в Тегеране, …января 30 дня…»

Подробности о его смерти мы знали и раньше, прежде чем поднялись на Мтацминду, и не слова, высеченные на камне, поразили меня. Меня пронзила острая, внезапная боль, когда Ли, так же по складам, прочитала:

— «…Дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего же пережила тебя любовь моя…»

Столько лет прошло с тех пор, и, может быть, сейчас я как-то иначе воспринимаю события того дальнего зимнего дня, но, помню, меня поразил тогда и сам тон Ли, поразили ее глаза…