Читать «Правдивая повесть о мальчике из Кожежа» онлайн - страница 13
Хачим Исхакович Теунов
— А разве можно такое сделать? — спросил я за всех.
Герандоко молча положил на стол сложенный вчетверо лист газеты, не спеша развернул его. Мы увидели молодые кукурузные стебельки.
— Подсчитайте, сколько здесь междоузлий и пазушков, — сказал учитель, раздав нам растения.
— У моего — шесть.
— Здесь только четыре!
— А тут пять!
— Так вот, здесь закладываются будущие початки. Если обеспечить правильный уход, каждое растение даст пять-шесть початков.
Ребята внимательно рассматривали стебельки.
— Мы привыкли, что на стебле кукурузы один или два початка, а тут целых пять! Но чтобы выросло пять початков, надо избавить растение от сорняков. Тогда оно войдет в полную силу и даст богатырский урожай. Вот за это вы и заслужите благодарность своих отцов и матерей. Ясно? — сказал Герандоко.
Мы стали работать еще старательнее. Прополотая 10–15 дней назад кукуруза стала темно-зеленой. Она выбрасывала вверх мощные, похожие на булатные кинжалы листья.
В тот день мы, как всегда, выполнили норму, и Герандоко похвалил нас за хорошую работу.
Вернувшись домой, я увидел на столе нераспечатанное письмо с адресом, написанным знакомым мне прямым крупным почерком. Я внимательно рассматриваю конверт, стараясь угадать, о чем пишет нам Л. П. Благонравов. Должно быть, выражает сожаление, что меня не отдали ему в каны. Справляется о нашем здоровье…
Терзаемый любопытством, я, однако, не решился вскрыть конверт — ведь письмо адресовано не мне.
— Читай, читай, сынок! — сказала диса, вернувшись с поля.
Она была явно обрадована, что Леонид Петрович не забывает нас.
А он оказался очень настойчивым, наш ныбжэгу блага — родственник по дружбе. В своем письме Леонид Петрович действительно снова просил дису отдать меня ему в каны.
— Сынок, а сам ты хочешь в Москву? — спросила диса таким тоном, что я понял: опять ничего из этого не выйдет. И все-таки ответил:
— Хочу, диса! Конечно, хочу! Знаешь, учиться в Москве — это… это…
Пока я подбирал нужное слово, диса сказала:
— Не знаю, что и думать… — и вышла во двор, чтобы скрыть, как трудно ей решиться.
Она отогнала от крыльца собаку, обругала ни в чем не повинных кур…
Я подошел к стене, снял фотографию. Отец и Леонид Петрович сфотографировались давно, еще до войны. Кавказец оставался кавказцем: черкеска, на голове папаха, на поясе небольшой кинжал. Москвич во всем белом: и пиджак, и туфли, и брюки. Только галстук в темную полоску. Большие выразительные глаза отца как бы говорили: «Поезжай! У моего друга тебе будет хорошо». И молодой Благонравов поддерживал его: «Приезжай! Я добрый. Всю Москву перед тобой раскрою, многому научу. Человеком сделаю».
На обратной стороне фотографии я прочел давно знакомую надпись: «Кургоко Батыровичу Наурзокову в знак дружбы глубокой, как Волга, и высокой, как Кавказский хребет. Л. Благонравов. 1923 год».