Читать «Терская коловерть. Книга третья.» онлайн - страница 62
Анатолий Никитич Баранов
— Да… вот это джигит! Утер сопли нашим казачкам.
— Трофим, кубыть, тоже пляшет не хужей, хучь и без кинжалов.
— Сравнил… Твоему Трофиму до энтого монтера тридцать верст жидким дерьмом плыть надо.
Дорька взглянула на Трофима: у него при последних словах побелели скулы, а брови на переносице сошлись в одну сплошную линию.
Корогод длился до позднего вечера. Уже давно разошлись по своим куреням пожилые станичники, до дна осушив сельсоветскую бочку с брагой, а молодежь все еще продолжала поднимать ногами пыль на площади под гармонь Веруньки:
Из стоящего напротив поповского дома вышел на крыльцо его хозяин отец Михаил. Зевая и крестясь, хотел было разогнать «мирской блуд», но глянул на корогод, и язык у него не повернулся на такoe святотатство. Так и стоял босой, в одном белье, с накинутой лишь на плечи рясой. Да что отец Михаил! Луна остановилась на середине неба и улыбалась, любуясь земным весельем. Поиграй еще Верунька подольше, и она пустилась бы в пляс, благо что там, наверху, такой простор — есть где разгуляться.
Но Верунька вдруг оборвала игру, вовремя вспомнив, что летние ночи коротки, а ей еще нужно договориться с Петром Одинцовым о сроках намечающейся свадьбы. Да и остальным пора.
— Хватит, хорошего не вволю, — застегнула Верунька мехи гармони на ременные застежки.
И сразу наступила тишина. Лишь собаки взбрехивали, ворча на припоздавших выпивох, добирающихся из гостей до дому. Отец Михаил, почесав грудь, пошел в дом. Луна, опомнившись, побежала книзу.
«Спать» — это значит идти на ночовки в хату бабки Горбачихи, ставшей с давних пор в станице «ночовной мамакой». Перебрасываясь шутками, молодежь гурьбой повалила с площади к Джибову краю: девчата, взявшись под руки, — впереди, ребята кучкой — следом.
— чистым звонким голосом завела Дорька старинную припевку, и она, подхваченная множеством голосов, потекла над станицей, волнуя сердца тех из ее жителей, кто еще не успел уснуть в эту праздничную летнюю ночь.
Казбек шел рядом с Трофимом, рассказывал ему о своем житье–бытье, делая вид, что страшно рад встрече со своим молочным братом и что ему, как и всем остальным, очень весело, но на душе у него было тревожно: с кем–то из них будет «делить ночь» эта сероглазая певунья Дорька. Он уже знал, что у казаков ночовки парней с девчатами водятся с незапамятных времен и что в этом нет ничего предосудительного, ибо на ночовках молодые люди не столько спят, сколько приглядываются друг к другу, выясняют, так сказать, обоюдные симпатии и отношения в преддверии будущей семейной жизни. Он слышал вчера, как Мотя Слюсаренкина делилась с Дорькой своими переживаниями: «Васька мне не по душе: ни поговорить, ни пригорнуть. Не успел улечься, зараз заснул, кубыть, не девка с ним рядом, а корова. Больше с ним не ляжу». А сегодня Васька пожаловался Казбеку: «Нехай ей черт, энтой Мотьке, замучила в прошлый раз, сатана: липнет, как мокрая рубашка. То лезет целоваться, то обнимает. Тут за день косой намахался, аж ребро за ребро заходит, а она не дает глаза заплющить. Так и не дала выспаться, чертова душа. Надо искать другую».
