Читать «Трехчастная модель, или представления средневекового общества о себе самом» онлайн - страница 109

Всех, кто на коне. Практика подобных клятв возымела решающее воздействие. Она собрала воедино всех носящих меч, они были отделены от основной массы народа, как до тех пор были отделены только князья, с помощью обязательств, которые они на себя брали, морали, которой они себя связывали, морали особой, приспособленной к их образу жизни, поведения в обществе, к грехам, их подстерегавшим. Понадобилось слово для обозначения членов этой социальной категории, весьма четко определенной. Латинскому слову miles предпочли знакомое cabalarius, идущее прямо от того, что говорилось мирянами на ассамблеях, от фраз на родном языке, в которых и приносилась клятва. Языковые привычки требовали говорить об этих людях, руководствовавшихся особой этикой, как об отдельном порядке. Но лексика текстов, касающихся подобных установлений, осмотрительно медлит это делать. На самом деле, однако, уже признавалось, что все рыцари имели в обществе известную функцию — позитивную, принуждающую их налагать на себя не только запреты, но и обязанности. Функция эта была функцией солдата, pugnator, согласно «Житию Геральда Орильякского», то есть военной составляющей королевского служения.

Именно в виде клятвы, требовавшейся от всех воинов, движение за мир Божий проникло на Север Франции. Оно шло через долину Роны, через Бургундию. Непосредственной причиной его продвижения по франкским областям было смещение власти Капетингов на Юго-Восток. В 1016 г. Роберт Благочестивый был в Вердене-сюр-ле-Ду. Он тогда объезжал герцогство. Собрание состоялось в графстве Шалон, где правил его друг, епископ Осерский. Король воспользовался случаем появиться среди архиепископов и аббатов, на границе своего королевства и королевства Бургундского, на рубеже обширного политического пространства, где вошло в обычай проводить подобные соборы вокруг «мощей святых, свезенных из разных мест». В 1024 г. в Эри, в Осерском диоцезе, также в Бургундии, Роберт сам созвал такой собор. В том же году его примеру последовали два французских епископа, Гарен Бовезийский и Беральд Суассонский; для клятвы, которую предложили произнести всем рыцарям их диоцеза, они взяли (лишь слегка его изменив, оставив все же место для короля, гаранта порядка) текст, принятый в Вердене. В тех областях, которые Капетинг еще удерживал за собой, вокруг Орлеана и Парижа, его пошатнувшаяся власть уже не отличалась от власти князя, от той, к примеру, какой обладал герцог в Аквитании. Поэтому было вполне естественно, что система, разработанная в Бургундии и к югу от Луары, распространилась на Север Франции.

Эту систему Адемар Шабанский в своих проповедях вскоре превратил в теорию. Епископам, говорит он, подобает оберегать бедняков и духовенство от сил смуты, миссия епископов—их защищать, как то делал в былые времена святой равноапостольный Марциал, устанавливать мир Христов, то есть отображение на земле небесного порядка. Для того они должны опираться на силу, остающуюся еще у мирских властителей; они должны сделать земных князей себе помощниками, поручив им исполнять то, что решат епископы. Подобная система основывалась на геласианской традиции. От той, что отстаивал Герард Камбрейский, она отличалась лишь большим реализмом — ясным осознанием краха монархии. Как и в Лиможе или в Шалоне, епископы в Бове и Суассоне советовали королю строить мир на обязательных клятвах. Не означало ли это возвращение к практике, введенной Карлом Великим, который обязывал своих подданных приносить клятвы блюсти порядок и не чинить насилия бедным? Единственная разница была в том, что клятвы больше не требовали от всех свободных мужчин: отныне она была обязательна для тех в «народе», кто был причастен к военной деятельности, то есть истинно свободен, для рыцарей. Остальная часть vulgus стала поистине «бедной»: она смешивалась с потомками рабов, образуя инертную, пассивную толпу, «простонародье», раздавленное, подмятое под себя новой сеньорией и так безусловно лишенное свободы, что и представить нельзя было, будто оно еще может подтверждать свою верность клятвой. Следовательно, те клятвы о мире, введение которых предлагали франкские епископы с согласия короля в 1024 г., можно считать простой подгонкой старых, каролингских публичных клятв под новый рисунок социальных отношений. Почему же в таком случае Герард столь пылко нападал на миротворцев, выдвигая против них довод о социальной трифункциональности? Почему он пытался устанавливать мир в своем диоцезе (и Адальберон его примеру последовал) иным способом, епископским посланием о перемирии Божием, формулу которого, возможно, он сам придумал, вводя это перемирие в определенные рамки, гарантируя его определенными церковными санкциями и не исключая вмешательства карательного светского правосудия?