Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 82

Однажды из задней двери тридцать восьмой комнаты выглянула утиная мордочка Телегина, и я испытал разные и не совсем понятные мне самому чувства. Первое — спрятаться подальше. Я видел его в театре на юбилее Кобзаря, и он был мне неприятен. С другой стороны, когда глаза Игоря Яковлевича остановились на мне, они осветились искренней доброжелательностью, хотя при этом он и виду не подал, что знает унылого пацана, одиноко прозябавшего в углу комнаты, и сделал вид, что ищет кого-то другого. Человек в нарукавниках сопровождал Телегина не так подобострастно, как немцев, но все-таки достаточно уважительно. Я понял, что Телегин у них и впрямь персона, «вэлыкэ цобэ», как говорили на Украине. Сердце у меня екнуло, когда Телегин что-то сказал гражданину в нарукавниках, при этом снова скользнув по мне глазами. А тот глянул на меня в упор — запоминал. Телегин не афишировал нашего знакомства, не заговорил со мной, а мне очень хотелось бы знать: что он сказал про меня? Донес? Но о чем? Приказал выделить? Но почему?

Хотел бы я принять подачку от полиции, если бы он оказался моим знакомым? Нет. Потому что он с повязкой на рукаве? У Телегина не было повязки, но разве это что-то меняло? Что отличало его от того же Колесниченко, который бил Кольку? Полицай — кугут, темный человек, а Игорь Яковлевич — интеллигент. И только?

По утрам, когда я в своих драных ботинках пробивался сквозь мглу погруженного во тьму города, мимо прошмыгивали тени других людей, тоже спешивших на работу. С повязками и без. Чем были набиты их чемоданчики и портфели? Может быть, сменой белья на случай, если немцы вдруг упекут их в заложники, или завтраком из пайковых продуктов? Те из них, кто служил новым хозяевам верой и правдой, могли ходить и без повязок. С особым аусвайсом. Они не разъезжали в машинах, ездили в машинах исключительно немцы. И как бы выглядел Телегин, появись он на нашей улице в заграничном лимузине? Я знал, как до войны привлекал всеобщее внимание всякий, кто ехал в автомобиле. Но такие, как Телегин, в автомобилях не разъезжали, ходили как все.

До войны у нас была песня: «Ты представь, что за тобою полоса пограничная идет…» Где она, эта полоса, на нашей оккупированной земле? Как пролегла между русскими и русскими, украинцами и украинцами, украинцами и русскими — и всеми прочими? Между нами и немцами — понятно, но между своими? Мама, когда я заводил разговор о Телегине, только плотно сжимала губы и смотрела поверх моей головы — она все сказала.

Теперь я не знал, хорошо это или плохо, что Телегин сказал обо мне что-то человеку в нарукавниках. Хотелось верить, что это был тот прежний Игорь, Игореша, который с восхищением смотрел на мою маму. Но то было раньше, в прошлой нашей жизни, а теперь? Предавали не только знакомых, даже если к ним когда-то питали симпатии; предавали родственников, близких. Немцы не прощали тем, кто укрывал партийцев, бывших ответработников. Таких они вешали. И люди не выдерживали, предавали. Точнее — просто выполняли приказ. Невыполнение приказа грозило самим им смертью. Власть есть власть. Сколько их, таких ползучих, пугающих разговоров, шелестело по улицам города, где в грудах кирпича валялись трупы людей. Их не убирали, словно для того, чтобы все знали: вот что будет с теми, кто осмелится нарушить приказ. Остальные, те, кто выполняет приказ, могут уцелеть. Выжить. Трупы в грудах кирпича пахли сладковатым, приторным духом предательства.