Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 81

На стадионе мы попали в заколдованный круг. Когда закончили работу и немцы отпустили нас домой, оказалось, что наши документы находятся на бирже труда. Их отвез туда офицер, который, набрав нужное число рабочих рук, сел в машину и уехал с нашими аусвайсами. Было непонятно, зачем держать документы на бирже. Для регистрации? Для учета рабочей силы? Для проверки личности каждого из нас? Все оказалось намного проще.

На следующий день мы явились на биржу за своими удостоверениями, и всех снова послали работать. Мы с Колькой опять попали на стадион. Тот же офицер, похожий на Дон Кихота, вел нас на работу. Только теперь ему не пришлось ловить людей на улице, он просто тыкал пальцем в тех, кого хотел увести с собой, и мы пошли за ним.

— Как миленькие! — ехидно сказал Колька.

А что нам оставалось? Без документов на оккупированной земле не сделать и шагу. А документы хранились на бирже. Тут-то и замыкалось кольцо.

Отработав на стадионе весь следующий день, мы побежали на биржу за документами. Но биржа закрывалась в тот же час, когда кончалась работа на стадионе. Минуту в минуту. Отпроситься на стадионе хотя бы чуть-чуть раньше не было никакой возможности: немцы были людьми пунктуальными, у них все работали «от и до». Таким образом, документы оставались на бирже, утром мы являлись за ними, и все начиналось сначала: биржа — стадион — биржа.

Биржа помещалась в сером доме, построенном в начале века, где до войны находился наш Дворец пионеров. В узких амбразурах окон торчали осколки цветных старых витражей. Раньше мы смотрели из этого дома на мир сквозь золотые волосы русалок, и воздух казался нам сладким, как леденец. Теперь витражи были разбиты, цветные стекла перемешались, как в детском калейдоскопе, и создавали новые, совершенно фантастические рисунки. Теперь чистенькие мальчики в пионерских галстуках, которые занимались в кружках и студиях городского Дворца пионеров, бежали в утренней полумгле уже без галстуков и белых блузочек, в чем придется.

Человек в нарукавниках, какие когда-то носили бухгалтеры, совершенно штатский русский человек, скучая и презирая нас, клал перед собой на стол наши документы, и мы глядели: не поставили ли там за ночь штамп «на работы в Германию»? Если этого не случалось, нас отправляли в тридцать восьмую комнату. Она находилась в противоположном конце дома. Мы совершали круг по коридорам и входили в тридцать восьмую напуганные и тихие. Кажется, даже не дышали. Люди становились плоскими, иначе вряд ли можно было набить в такую маленькую комнатенку столько людей. Распахивалась дверь, входил какой-нибудь немец и кричал: «Арбайтен! Арбайтен!» Он оглядывал нас и тыкал пальцем в тех, кто понравился ему больше других. Было противно, если палец офицера упирался в твою грудь — словно наведенный пистолет, но неприятно было и оставаться, когда всех уже разобрали. И обидно, и невыгодно: оставшиеся попадали на самую вонючую и грязную работу, не получали хлеба и супа, если появлялись на работе уже после перерыва. Марки, которые раздавали после окончания рабочего дня, стоили не много. Так что оставаться в одиночестве в проклятой тридцать восьмой было обидно до слез. Так и стал я каждый день ходить на биржу.