Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 235

Значит, где-то близко фронт. Кто сказал, что жизнь качается однообразно, как волны?.. Волны тоже бывают разные!.. Бредешь лиманом, ноги купаются в мелкой зыби, утопают в болотистом дне — и вдруг!.. Вдруг — волна!.. Шторм!.. Буря!.. Пусть сильнее грянет…

Все так же, как накануне, сновали по улицам немцы: машины, мотоциклы, пешеходы. Но мне казалось: машины у немцев выпачканы грязью — значит, фронтовые! Мотоциклы мечутся по городу как угорелые — мне показалось, что один бестолково тыкался во все улицы и тут же возвращался обратно… Я даже номер его запомнил. А может быть, это начало — начало отступления… Пусть сильнее грянет!..

Грянуло!.. По моей разнесчастной голове… Как обухом по затылку… Такой волны я еще не видел… Разве что бабушка и тетя?.. Гибель, чья бы она ни была: буря, страшная буря!.. Ощущение конца оккупации оказалось затишьем перед бурей…

А я уже торжествовал: как же — по всем приметам!.. По моим приметам… Все идет!.. Шло-шло и остановилось!.. То есть не сразу… Я еще бежал вприпрыжку, а все уже было!.. Там, в больнице… Из госпиталя мне рукой махала мать… Я не остановился: показался, увидел, что она жива и здорова, убедил ее в том, что тоже жив и здоров и… Бегом к Глазунову… Доложить о проделанном… И сообщить о своих соображениях… Свои соображения!.. Когда бог желает наказать человека, он делает его оптимистом… Мои соображения!.. Только безнадежный оптимист, после всего, что рассказал Трунов о настоящей войне, может верить, что все разом переменится… Все засияет лазурью… Волны будут петь песню о буревестнике!

Волна гнала меня по ступенькам больницы. И как остатки волны — лужа перед кабинетом Глазунова. Такие остаются на молу, у моря, когда вода набрасывается на берег, а потом отступает… Мне уже казалось, что отступает!.. Когда-то еще в школе наткнулся на такую темно-коричневую лужицу и чуть не грохнулся в обморок… Потом выяснилось: наследили полотеры!.. Теперь полотеров не было! Зато были немецкие часовые, которые прогуливались у входа в больничку… Этого раньше не было… Но я не обратил внимания: часовые были те же, что стояли у госпиталя, они пропустили меня беспрепятственно… Я воображал…

Я воображал, как доложу Глазунову о проделанной работе… Именно так и скажу: работе… А что особенного!.. Я воображал… Я слишком много воображал о себе, как сказала моя мама, мимо которой я пронесся как сорвавшийся с коновязи жеребенок!.. Глазунова на месте не было… Кресло, в котором он обычно восседал, пустовало. Это старое стоматологическое кресло стояло словно мастодонт на своей одной слоновой ноге.

Борис Никифорович нашел его чуть ли не на помойке, велел перетащить в свой кабинет, вымыть, вычистить, заново покрасить. Не беда, что половина деталей отсутствовала. Торчали рычажки, которые ничего не приводили в движение, чернели дыры без винтов, ржавела нарезка на металлических стержнях, с которых были сорваны шарики-набалдашники. Я видел в поликлиниках, как блестели никелем исправные агрегаты. Но Глазунов не собирался рвать зубы. Кресло нужно было ему для солидности. Он и бородку отпустил одно время — как-никак заведующий отделением! Но заросший, с висящими космами, да еще и с бородкой, он стал напоминать… Словом, его начали задерживать на улице патрули. Будто он сбежал из бараков. Такой оборот дел не понравился Глазунову, и он, дважды опоздав на работу, сбрил бородку. Нельзя было опаздывать на работу! Нельзя было жить, как я жил!