Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 219

— Угу! — отзывается Трунов, заглатывая сок, ему эта еда — как слону дробинка! А может быть, он не знает слова «эгида». Косится на Ковалиху.

— Но ты-то, Владик, знаешь, работаешь. При немцах. И на немцев…

Оксана Петровна, оказывается, знает и про стадион!

— Однако кроме хлеба насущного…

Какой там хлеб — оладушки из плохо перемолотой муки. Интересно, есть ли у Ковалей своя мельничка? Но она все «торочит» про дух:

— Есть еще, так сказать, настрой людей!..

Трунов лизнул тарелку и отозвался:

— Настроение, это мы понимаем! Гэто а как же!..

Зря на него злюсь: я и сам вылизываю тарелку.

— Вот мы и собираемся все вместе, воедино!..

Трунов посмотрел на тарелку — ничего не осталось — и вздохнул:

— Настроение — это вещь, но зачем же людей подставлять?

Гришка глянул на меня: укорял за то, что привел в такой странный дом? И я отозвался:

— Ну, это бывает… В нашей больнице мы тоже, между прочим, под немецкой эгидой!.. Рапперт!

Хотел показать, что знаю слово «эгида», или суетился перед Гришкой, разъяснял, что это за слово?

— Раненые — другое! Тут человек может дуба дать. Так что нехай хоть и немцы!.. А спасают!..

Ковалиха разливала чай из жестяной кружки, которую сняла комком тряпки с железной печки:

— Отчего — другое? Вы пользуетесь тем, что разрешили лечить одних, а лечат, скажем, вас!

Гришка взял кружку, помешал в ней ложкой со старинной монограммой на ручке и глубокомысленно сказал:

— Про меня гэто так!..

Чай чуть тепленький, почти совсем холодный. Я видел, как Ковалиха его «кипятила» — сунула в дверцу остатки венского стула и обрывки грязного картона от немецкой упаковки. Насчет картона я позавидовал ей.

— Вот и воспользовались мероприятием!..

Женщины «заготавливают дрова» с помощью перочинных ножей, столовым, старинным, который уже сто лет как не режет, или просто ножницами. Видимо, я все-таки чему-то научился — беру у Оксаны Петровны кружку, хочу передать ее Любке… Горячая кружка (все-таки немного подогрелась!) вываливается из рук!.. «Раззява!» — сказала бы мать.

— И не надоело гэто вам до войны: мероприятия?

Я сравнительно ловко балансирую кружкой в воздухе и наливаю чай… Трунов тянется за кипяточком… Как к «большому»!…

— Отсыпь маленько…

— …и мы воспользовались!..

Трунов «сёрбает» чай и мычит:

— Угу!

— Даже листовки хотели!

Гришка смотрит в свою кружку, не осталось ли чего на донышке, и говорит равнодушным голосом:

— Гэтое мура собачья… У нас такое было… Накидали фрицы… Что врагом ихним является не народ… Русский, там, скажем, или белорусский, а исключительно…

Гришка поднял вверх палец и повторил это слово «исключительно». Потому что, по его словам, выучил ту листовку наизусть…

— …исключительно советское еврейско-большевистское правительство с его чиновниками… Исключительно!

Он, видимо, действительно заучивал листовку наизусть, потому что первая фраза не согласовалась с последней, которую он передавал слово в слово. И при этом посмотрел на меня. Опять! Оксана Петровна восторженно заговорила о Гришкиной памяти, «которая сохраняет…», а Трунов сообщил ей, что листовку запоминал «по надобности». Но не то что «до ветру», а как пропуск. Фрицы бросали листки как пропуска для тех, кто желал перейти в плен. Оксана Петровна всплеснула руками: