Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 153

Кристально чистый, который за копрами?.. С профурсеткой!

Но это уже про другое!..

В последний раз я смотрю на копры. Сакраментальное фото плюхнулось в чемодан: как же — неопровержимое свидетельство измены!.. Мы уезжаем. Насовсем. Это понимает даже наш пес… Он воет и повизгивает, точно хочет рассказать, как мы с ним предали хозяина!.. Не унеси я ключ, не приведи Малик отца к этому Адренсу, может быть, ничего бы и не было? Малик служит и вертит хвостом: виноват! Как и я, оба мы двурушники! Оба предатели!.. Особенно я. Потому что бросаю такого преданного пса… Мама сказала, что мы не можем взять его с собой, пока не выяснится, на каком мы сами свете!.. Вот выяснится!.. И я приеду за Маликом… Оставить пока у кого-нибудь?.. Никто не приходит меня провожать. И маму тоже. Друзья и подчиненные? Какие теперь друзья, а тем более подчиненные!

Когда уезжал Юрка, мать не велела мне его провожать:

— Значит так, не надо этого!..

А отец, который тогда еще был с нами, отозвался из угла:

— Пусть идет. Не презирать же ему себя потом всю жизнь!..

Но я не пошел. Потому что Юрка не захотел:

— И без тебя весело!..

Теперь я говорю ребятам его фразу. Так что провожает нас один Малик.

Он привязан к крыльцу крепким ремнем, вертится из стороны в сторону, но удавка настигает его повсюду. Кажется, что даже черное пятно перемещается с одной стороны его морды на другую, так он наклоняет морду, чтобы видеть обоих хозяев… И ни один из нас не реагирует на его визг — что мы можем сделать!.. Он рвется к нам, выносящим вещи из квартиры, той самой — замуправляющего, а потом директора кинотеатра. Он бросается к нам, но ошейник как удавка дергает его назад — и он шлепается о доски крыльца своим тяжеленьким телом — мы его хорошо кормили, было чем, слава богу!..

Мы удаляемся от родного порога, точнее ведомственного дома, закрепленного за нами на время работы в тресте, и Малик делает рывок вслед. Удавка отбрасывает его назад, к дверям, ключи от которых мы только что навсегда передали коменданту. Удавка захлестывает его так, что бедный пес не может даже лаять, только воет придушенным голосом… На губах у него выступает мыльная пена… Как у отца на бритве. Было время, когда мы с мамой боялись, что отец покончит с собой, и прятали бритву, а папа смеялся и хлопал меня по плечу: «Мы еще поживем!..» Пожили! Теперь я хлопаю по спине Малика и быстро-быстро убегаю, чтобы прервать затянувшееся расставание, ибо оно превращается в издевательство над животным, которое мы «бросаем на производство судьбы», как говорит мама. «Судьба играет человеком, она изменчива всегда, то вознесет его высоко, то мирно бросит без стыда…» — я не помню, какое слово пел папа — «мирно» или «мерно» — в этой старой песне. И то и другое верно: все проходит как будто мирно и мерно — судьба то «производит» вверх, то бросает вниз. Без всякого стыда. Хотя мы с матерью стыдимся тех, кто видит, как мы уезжаем, сбегаем, оставляя бедного пса. Мы удаляемся, а он в полном отчаянии растягивается на серых казенных досках крыльца, похожего на эшафот… Я оглядываюсь и вижу, как темное пятно медленно растекается вокруг белой фигурки… Он не раз писал под себя, когда мы появлялись, возвращаясь с курорта, от восторга, что горе разлуки позади… Мы возвращались, а теперь уже не вернемся… Я знаю это, и не могу смотреть в глаза псу… Издалека маленьких черных глаз Малика не видно… Я вижу только, как блестит пятно, растекающееся все шире и шире…